Шрифт:
1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
«ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ».
РУКОПИСЬ ИЗ БАНКИ.
Меня зовут Зигмунд Фрейдович Дзержинский. Вы не представляете, как я рад, что мы наконец-то встретились! Я много бы отдал, чтобы узнать, какая временная пропасть пролегла между нами — просто для понимания, насколько изменился язык общения на данном, конкретном участке суши, ведь от этого в немалой степени будет зависеть, дойдёт ли до адресата самоё содержание этих строчек или нет? Мне также не известно, кто вы: мужчина или женщина, старик вы или молодой человек, какого вы роду-племени, и что за намерения имеете относительно сего послания!
Первый вопрос, который у вас неизбежно возникнет при обнаружении рукописи: «А почему, собственно, в банке?». Ну, так он самый простой. Во-первых, текст оказался слишком большим по объёму, на что я, если честно, не рассчитывал. Сначала, как водится, пытался запихнуть рукопись в бутылку, но та не полезла. И тогда я подумал, что «слава Макинтошу!», я ведь ни разу в своей жизни ничего не размещал в банке, как это делают многие достойные люди, и вот теперь у меня есть прекрасная возможность восполнить этот недостаток! И, да, про Макинтоша, вы не в курсе — это наш основной теперешний Бог. Но об этом будет отдельная глава, может быть, основополагающая во всём послании.
Теперь, что касается содержания и формы. Я, конечно же, постараюсь описать события в том порядке, как это было на самом деле. Выдержать точную хронологию мне помогут мои внутренние переживания, которые органично вытекали одно из другого, и каждое из которых никак не могло возникнуть прежде, чем появилось предшествующее ему. Подобный принцип построения композиции мне близок и понятен более всего и если ум ваш настроен скорее на иной, модернистский нарратив, то, увы, рассказ мой, вероятнее всего, вызовет у вас лёгкое раздражение. Что до формы, то и тут я не собираюсь искать что-то новое, а с удовольствием воспользуюсь привычной структурой повествования, состоящей из глав и частей, которых, как это случается чаще всего, будет две.
Пару слов о том, кто я таков и что из себя представляю. Ранние годы: садик, школа, институт, всё, как у всех, поэтому ничего интересного. Считаю эту часть жизни бессознательной. Мы ведь толком почти ничего не знаем о детском периоде человечества, правда? Всё на уровне общих представлений: как-то одевались, что-то ели, жили в пещерах, пачкали стены своим древним граффити и пусть не всегда гигиенично, но зато успешно размножались. Для многих из нас такие понятия, как мезолит, неолит, и, уж, тем более, извините, палеолит, всего лишь смутные образцы малоупотребимой, почти абсценной, лексики! Узнаем что-то новое — хорошо, нет — нет. Довольствуемся тем малым, что доступно исторической науке и живём всё дальше и всё хуже, совершенно при этом, не смущаясь собственного беспамятства. А, может быть, как раз благодаря ему.
По-настоящему я начал что-то значить в собственных глазах в тот момент, когда впервые утратил истинный смысл происходящего вокруг меня. Тот «Я», который, когда-то ходил в садик, в школу и в институт и смотрел из меня на мир своими удивлёнными смышлёными глазами, однажды просто убежал из меня, не оставив мне ничего из того, что я успел узнать и понять. Вы не представляете, как сильно я растерялся в этот момент! Однако, я растерялся бы ещё больше, знай я тогда, что моё «Я», сука такая, бросило меня не навсегда, а будет потом время от времени напоминать о себе краткими, ничем немотивированными визитами! И вот это, скажу я вам, самая жуткая и самая невероятная вещь во всей моей истории!
Но моя внутренняя растерянность, это бы ещё ладно, видели бы вы, какие мощные колебания вызвало моё новое состояние в среде тех, кто считал меня столпом трезвости и благоразумия! Для ясности дела привожу один только эпизод. Был день рождения какого-то моего то ли друга, то ли недруга, не помню. Для меня и те, и другие всегда были овощами с одной грядки. Позвали — пошёл. Сидели у него (неё) на даче, много ели и ещё больше — пили. И вот какой-то очередной тост, я беру бокал, поднимаюсь и вижу за столом десять обезображенных трупаков! Трупаки хохочут, хрюкают и, простите, пукают. Я тогда иду на кухню и выбрасываю из окна всю выпивку, какая была в доме! Ящик водки и два — вина! Эти — в шоке! Типа, ты чё быкуешь, с баобаба рухнул! И пендаля мне — херачь отсюда, падла вологодская! Я, помню, такой недовольный остался — почему вологодская? Ну и пошла молва по губернии!
Тут кто-то из особо участливых потащил меня к Важному Специалисту по душевным расстройствам и тот, с нескрываемой скукой выслушав мою печальную историю, вполне определённо высказался на предмет отправки меня в Специальное Заведения Закрытого Типа с труднопроизносимым названием.
По честности я немного засомневался.
— А, может, лучше сразу пристрелить?
— Вас то, может, и лучше, — согласился душевед. — Но вот что делать с ним, в смысле, с беглецом? Где искать? Как воздействовать? А ведь главный герой этой трагической саги именно он. Не вы, он. Понимаете? Поэтому вы нам интересны, как приманка. Путь один: придётся ловить на живца! Чтобы было виднее, назначим вас на высокую должность, так что с внешней стороны вы даже выиграете. Плохо разве?
Он говорил с тою же непогрешимой убеждённостью, с какой звучит для каждого из нас стартовая фраза всей нашей жизни: «Ма-ма мы-ла ра-му!»
На прощание, и это мне запомнилось особенно отчётливо, специалист доверительно похлопал меня по плечу и прямо посмотрел в мои потухшие глаза.
— Скажите честно, Зигмунд Фрейдович, ведь есть у вас ощущение, что вы сбросили с себя шкуру доисторического животного и вышли из пещеры на солнечную сторону жизни?
— Такое ощущение у меня есть, — согласился я, — правда оно пока как-то слабовато.
А ещё именно от него я впервые услышал своё настоящее имя, и оно мне не сразу понравилось, было ощущение, будто где-то прямо возле самого уха блямкнула ненастроенная струна! Фамилия определилась уже по прибытию на место моего нового существования, но как раз к фамилии я привык даже раньше, чем её произнесли вслух.
После визита к Важному Специалисту моё, хоть к тому времени и весьма изменённое сознание, стало выстраивать какую-то промежуточную образную систему. Эта промежуточность чувствовалась буквально во всём, и хоть я вышел на солнечную сторону, тени от несуществующих предметов и явлений, тем не менее, возникали вокруг в огромном количестве. Чего стоили, например, надоедливые сгустки прошлого, чаще всего не моего, а чьего-то, говорившие со мной хоть и на доисторическом, но вполне понятном мне наречии! Они помогли мне разглядеть в хаосе окружавшей меня действительности знакомые очертания родительского дома, вождя племени, смачно пожирающего у костра олений масол, а ещё — старейшин, расположившихся по обе стороны от босса и жадно смотрящих ему в рот. В отблесках костра звёздно искрились на груди вождя боевые и трудовые знаки отличия, а голову его украшал красноармейский шлем, сильно испачканный кровью то ли оленя, то ли старейшин.
Ко мне подбежала худая бледная девушка с глазами мыши, угодившей в мышеловку, в которой я не сразу узнал свою младшую сестру. Или, может быть, не свою, а — соседа. На девушке был поношенный свитер с ожерельем из птичьих перьев, брюки-клёш, обувь на толстой подошве и фенька на длинноволосой голове. В одной руке она держала гитару с проломленным барабаном, в другой, папиросу, плотно набитую дурью.
— Дай прикурить, — попросила меня сестра, тряся папиросой, словно знаменем победы.
Я, помнится, сразу подумал о Жанне Д, Арк.