Одержимость Малиновского
Шрифт:
— Какой отец, таков и сын. Кто-то борется со злом на поле брани, а кто-то должен тут держать оборону. Баланс важен. Не будет его, и мир захлебнётся кровью. У человеческой жадности нет предела, гидра — тварь ненасытная: сколько ни давай, всё мало, а страдают простые люди. Кто-то же должен их защитить. И головы лишить её не получится: одну срубишь — вырастут две, три, а то и больше, и аппетит у всех отменный — хуже будет.
Кто-то, если бы услышал наш разговор, решил, что эта тайная организация, а я в ней палачом устроился. Всё совсем не так, сложнее, что ли.
Вот люди часто
Реальность такова, что существует два лагеря: один работает на тьму, другой на свет. У человека есть право выбора, на чью сторону встать. И пока баланс между силами существует — всё нормально. Моя задача за этим проследить, а сделать это можно, только став одним из теневых правителей мира сего. Более того, я сам этого хочу, мне хватило того, как меня шантажом вынудили работать на правительство. Больше такого не случится. Да и расклад сейчас не в нашу пользу. Людей развратили, подменили понятия, эта самый действенный способ управлять массам и самый губительный.
— Не нужно меня уговаривать, я знаю, что от меня требуется. Знаешь, был бы у меня другой вариант — монастырь, я бы предпочёл его.
— Александр, это для тебя лёгкий путь, и ряса — не твой наряд. Более того, скажу, что ты со своей будущей любовью уже встречался…
— Так, стоп… — выставил я руку. — Не нужно мне предсказаний, предпочитаю сам проживать свою жизнь, пусть ошибаться, но без подсказок.
— А знаки? — с прищуром посмотрела на меня Агафон.
— Знаки допустимая вещь.
— Сюрпризы, значит, любишь, — вновь хитро усмехнулся он.
— Жить без них не многу. Всего доброго.
— До встречи через два года.
Ну вот что с ним делать, а? Всё рано сделает по-своему!
Я беру её руку и подношу к своим губам. Хочу запомнить этот момент. Зачем? Сам не знаю. Поцеловав, отстраняюсь, но не выпускаю её руку — просто не могу.
— Знаешь, когда я тебя увидела первый раз, была ошеломлена. Не красотой, а другим, но тогда не могла понять, что же это такое. Теперь, кажется, знаю — аура… — она замолчала, вновь прошлась по мне взглядам. — Нет, не она, а сила, исходящая от тебя, настолько мощная, что дух захватывает. Ты, наверное, скажешь, что это всё наркотики. Возможно, в последние дни я вижу странные вещи: знакомых, которых в живых уже нет, мельком, но видела. И люди, живые… они словно излучают свет, у кого-то он тусклый, есть более яркий. А ты… — Она облизнула губы, прикрыла глаза.
— Огонёк, ты устала, поспи немного, я никуда не уйду.
— Ты нет, а я могу и не проснуться. А мне так много тебе нужно сказать. Так на чём я остановилась? Ах да, ты другой… Позавчера я посмотрела на тебя, и на какой-то
Молчу. А что я могу сказать? Сам же не видел, но отец Агафон говорил о подобном. Но я не хочу развивать эту тему — ни к чему. Да и неинтересно мне это. Всё, что касается тонкого плана, пусть там и остаётся, я же должен думать о земном.
— …Может, я это придумала? Ты молчишь, не отрицаешь, значит, правда где-то рядом. И знаешь, твой ум всегда меня поражал. И взгляд… Так смотрит на тебя вечность…
— О как! А ты мне раньше говорила, что он у меня обжигающе горяч.
— Опять уходишь от ответа, мужчина-загадка. Спасибо, что никогда не изменял мне и был опорой. Очень редкое качество для такого красивого мужчины.
— И тебе спасибо за годы, что подарила мне, моя первая и единственная женщина. И прости, что… — в горле встал ком.
— Что не любил? Саш, мне было достаточно и того, что было между нами. Пусть ты не говорил красивых слов, которых я мечтала услышать. Твои действия красноречивее слов. Ты дарил мне подарки, достойные королевы, ни одного грубого слова не сказал, уделял мне время, а не отмахивался, как от назойливой мухи, никогда не поедал взглядом других женщин, смотрел только на меня. И сейчас не бросил, всё расходы взял на себя, и наследство моё решил себе не оставлять, а создать фонд, назвав его в мою честь, построить клинику, которая будет заниматься проблемами онкобольных. Вот что главное. Поверь, так поступает не каждый мужчина, который произносил это слово, иногда оно ничего не значит, так, пустой звук. Мне не на что жаловаться, правда.
— Ты права, в моих глазах отражалась только ты, и страсть загоралась только для тебя, мой огонёк.
— Я люблю тебя, Саш. И ты невероятный любовник, это, между прочим, комплимент.
— Я догадался.
— Ты всегда воспринимаешь подобное как должное. И похвалу не любишь — необычное качество. Ты всегда был странным и этим завораживал…
Она прикрыла глаза и задремала.
Пусть отдохнёт. Я полчаса сидел, не выпуская её руки, а потом вышел, чтобы переговорить с Иваном. После похорон… Как же дико это звучит, не хочу даже думать об этом. Но от проблем голову в песок прятать — дерьмовое занятие, задница может пострадать. Так вот, нужно предупредить, что через три дня еду к нему — нужно помочь другу поставить точку в его деле. Переговорив с другом, вновь вернулся к Жаклин, сев на стул, достал брелок — сейчас он мне нужен, успокаивает, когда держу его в руках.
— Необычная для тебя вещь… — послышался голос огонька. — Откуда он у тебя?
— Золушка подарила, пожелав мне счастья.
— Золушка?
— Когда мы с тобой в клинике были, девочку встретил, она маме книжку про Золушку читала, переживала, бедняжка, что такая же судьба её ожидает. Забавная девчушка, и цвет глаз у неё необычный — гиацинтовый.
— Даже цвет глаз успел разглядеть?
— Грешно ревновать к ребёнку, ей лет восемь от силы. И не принёс ей счастья этот брелок — мама у неё умерла. Так что забудь. — Возвращаю подарок на место — в карман.