Одержимый (сборник)
Шрифт:
— Тихо, — прошипел он и толкнул старика на пол.
Пробегая через зал автобусной станции, Джо слышал, как старик звал на помощь, но помочь было некому. Слава Богу, подумал Джо, что есть на свете такие города... Он распахнул двойные стеклянные двери и выскочил наружу.
Ночной воздух был холодным. Джо стер с лица кровь рукавом пальто. Небо на востоке начинало едва заметно розоветь.
Глава 23
Ник и Энн сидели по разные стороны старого, потрескавшегося деревянного
Энн пришла сюда по настоянию Ника. По соседству с этим маленьким баром, который назывался «Бриджпорт», находился другой бар — «Пльзень». С тех пор как Энн получила работу модельера, она почти не покидала квартиру. Ее глаза были обведены темными кругами, на лице лежала печать усталости. Это ее старило. Ник не мог видеть ее такой. Он хотел увести ее из дома куда-нибудь туда, где шум и суматоха взбодрили бы ее и заставили забыть обо всех свалившихся на нее заботах.
Ни он, ни она не хотели вспоминать о Джо. Но сейчас для них обоих не существовало другой, более важной темы. Телевизионные новости и первые полосы обеих городских газет заставили их отбросить все другие мысли, кроме мыслей о Джо. Было нечто странное в том, что лишь они двое во всем городе знают разгадку тайны Чикагского Резака и держат ее при себе.
Ник почти не сомневался в виновности Джо, но когда он заводил об этом разговор, Энн хотелось заткнуть уши. Глядя на него, она думала лишь о том, как она устала. Сейчас она мечтает лишь об одном: прийти домой, лечь в постель и спать до тех пор, пока весь этот кошмар не кончится.
Она не хотела никого видеть. Она просто была не в силах выносить все это. Почему она должна все это терпеть?
Энн отгородилась от потока его слов молчанием. Ник пытался объяснить ей, почему они должны пойти в полицию и рассказать все, что им известно. Но Энн хранила ледяное молчание, стараясь держаться достойно под чужими взглядами.
Ник сомкнул губы, и теперь оба молча смотрели друг на друга. Каждый выжидал. Она ждала, когда он сменит тему разговора, или уведет ее домой, или просто закажет еще по кружке пива. Он ждал, когда она скажет что-нибудь вроде: «Извини, что перебила, скажи мне, пожалуйста, то, что я должна услышать».
— Энни, прошу тебя, выслушай меня до конца. Я хочу сказать о том, что нам поможет... — Он остановился, заметив, что она смотрит не на него, а... на проигрыватель. Он тоже взглянул в ту сторону, а затем опять обратился к ней.
Она помахала рукой, разгоняя висевший в воздухе сигаретный дым.
— Знаешь, — сказала она, — я думала, что это Фил Коллинз со своим «Генезисом».
— Что?
— Вообще-то, он талантливый музыкант, но мне он больше не нравится... Он... — Энн замолчала, подбирая нужное слово. — Он какой-то неискренний. Понимаешь, в средней школе у нас был такой термин — «музыка-жвачка». Это такая музыка, как у Барри Манилова. Только Фил Коллинз совсем не такой, как Барри Манилов. Он холоднее. — Энн засмеялась и огляделась.
— Энни, о чем ты говоришь? Я пытаюсь обсудить с тобой нечто очень важное. Я нисколько не преувеличиваю, когда говорю, что это вопрос жизни и смерти.
Энн повела глазами.
— Пойми же, я не хочу говорить о... нем. И вообще он не способен причинить мне боль... ни мне, ни кому-либо еще.
Она говорила с несвойственной ей злостью: почему Ник не хочет ее понять? Энн помассировала пальцами виски, — ей вспомнился ночной голос, пропевший в домофон: «Я должен увидеть тебя».
Ник накрыл ее руки своими.
— О'кей. Ты хочешь уйти отсюда? Мы можем поймать машину и через несколько минут будем в Эванстоне. Но ты же не захочешь пойти ко мне домой... Там нет ничего интересного...
— Я хочу остаться здесь. Мне нравится этот бар. Он напоминает мне те бары, где я бывала, когда училась в колледже. — Энн изобразила ослепительную улыбку.
— Хорошо, — сказал Ник, откидываясь на спинку стула и закуривая сигарету, — о чем же мы будем говорить?
— Например, об этом баре. Что ты о нем знаешь?
Ник окинул взглядом тесноватый зальчик: деревянные столики на длинных ножках, разношерстная публика, низко свисавшие с потолка люстры, высокие табуреты перед покосившейся стойкой и за ней — зеркало, в котором отражались выстроившиеся в ряд зеленоватые бутылки.
— Я давно знаю этот бар. Я вырос недалеко отсюда, а мой отец был знаком с его владельцем. — Вспомнив отца, Ник с минуту помолчал. Он почувствовал, что Энн смотрит на него, удивляясь, почему его лицо вдруг стало таким хмурым. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.
— Так что же?
— Да... во времена моего детства это было особое место. Сюда приходили семьями и даже приезжали из соседних городков. Понимаешь, здесь отдыхали и обедали. Ничего особенного — обычный воскресный обед. Но мне казалось, что это были самые изысканные польские блюда, которые я когда-либо пробовал. По пятницам, когда отец работал ночью, мама посылала меня в этот бар за рыбными сандвичами к ужину. Я до сих пор помню коричневые бумажные пакеты, пахнущие рыбой.
— А где твои родители сейчас?
— Отца убили во время дежурства... он был полицейским. Мама живет на его пенсию во Флориде.
— Где именно?
— Недалеко от Тампы.
— Так вот почему ты стал сыщиком...
— Почему же?
— Потому что твой отец был полицейским.
— Да, думаю, поэтому. — Ник провел рукой по волосам и окинул зал пристальным, чуть ли не подозрительным взглядом, словно в нем вдруг проснулись отцовские гены.
— В чем дело? — спросила Энн.
Ник улыбнулся, довольно нервно, и закурил еще одну сигарету.