Один человек, две собаки и 600 миль на краю света. Опасное путешествие за мечтой
Шрифт:
Сегодня трудный и какой-то долгий день. Я преодолеваю десятки участков, покрытых сухой травой. Снега там уже совсем нет. Перехожу через несколько речек и слышу, как подо льдом шумит вода. Однако трещин нет, и это самое главное. Вообще лед на реках остается довольно долго, даже после того, как на земле стает весь снег. Переходя через вторую реку, я набираю текущую из-подо льда воду, а собаки жадно ее лакают. С помощью кофейной чашки наполняю до краев бутылку и присаживаюсь отдохнуть на солнышке. На низменных участках снега практически нет. Ведь они полностью освещены солнцем, и деревьев здесь намного меньше. А вот на вершинах гор и на равнинах, в тени густых лесов снег лежит дольше — и именно по такой местности мы идем. Драгоценную бутылку с водой я оставил на льду. Вспоминаю о ней лишь час спустя, но необходимости возвращаться не чувствую. Я прохожу всего две мили в день, стараясь выбирать наиболее заснеженные участки. Там же, где снега нет, приходится в
Я устанавливаю палатку и даю собакам возможность немного побегать на воле. Нас окружают горы и холмы, а кое-где возвышаются немногочисленные ели и сосны. Река Амблер находится довольно далеко от нас, ловушек для росомах здесь нет, поэтому собакам ничто не угрожает. Но они отсутствуют уже более часа, солнышко садится, и я начинаю беспокоиться. Опускающаяся на землю темнота приводит меня в трепет. В это время я предпочитаю находиться в палатке и морально готовиться к чувству страха, которое неизбежно посещает меня по вечерам. Это чувство оправдано, ведь ночью становится холоднее, видимость ухудшается, поэтому очень легко заблудиться, и, кроме того, волки становятся более активными.
Где-то около десяти на западе, на расстоянии полумили, я слышу, как воет Джимми. По его голосу совершенно ясно, что он потерялся и не знает, как добраться до палатки. Его протяжный вой постепенно сходит на нет. Нельзя сказать, что он пронзительный, резкий или имеет определенный тембр. Но в нем ясно чувствуется одиночество, страх быть всеми покинутым. На протяжении нескольких миль местность абсолютно одинаковая, поэтому неудивительно, что Джимми заблудился. Я стараюсь действовать очень быстро: надеваю теплую одежду и беру ружье — на случай если столкнусь с волками — и бегу изо всех сил. Проходит пятнадцать минут, через каждые двадцать ярдов по пояс утопаю в снегу, но тем не менее я стараюсь не сбавлять скорость и останавливаюсь только, чтобы по его голосу точнее определить, где он находится. Кроме того, я и сам не хочу заблудиться. Ночь на холоде я не вынесу. Снова слышу вой Джимми, причем совсем близко. И тут я вижу его: он стоит в снегу, слабый и растерянный. Я немедленно бросаюсь к нему, и он тут же оживляется. В первый момент я решил, что он ранен, но, слава Богу, он всего-навсего сильно устал — все-таки он потратил много сил, пытаясь найти палатку. Разумеется, потеряться во второй раз Джимми не хочет, поэтому старается идти как можно ближе ко мне. По пути мы встречаем Уилла. Он ведет себя так, словно мы играем в веселую игру, подбегает к Джимми и радостно его обнюхивает. Пару раз он вертит головой, словно призывая Джимми поиграть с ним, но тот слишком устал.
— Эй, Уилли, как ты? — спрашиваю я.
Должно быть, он вернулся в лагерь, и не застав меня там, пошел по моим следам.
Несколько лет назад, когда я путешествовал по Орегону в окрестностях гор Три сестры, я остановился у подножия холмов, разделявших реки Хорс-Крик и Юджин-Крик. В течение целого часа я не видел Джонни и с нетерпением ждал его, устремив взор в том направлении, откуда я только что пришел. Джонни всегда чувствовал мой запах и следовал за мной. Деревья там росли высокие, но листвы на них практически не было, поэтому они мне не мешали. Землю устилали зеленеющие низкорослые кусты орегонского горного винограда и папоротник. Лишь некоторые старые деревья с толстыми стволами, расположенные на расстоянии нескольких футов друг от друга, немного ухудшали обзор. Тут я услышал затрудненное дыхание Джонни, но увидел его не сразу, а лишь спустя некоторое время. Должно быть, он долго бежал, пытаясь найти меня. По его дыханию я сразу определил, где он находится. В лесах Орегона я научился ориентироваться по звукам. Ведь видимость там не всегда бывает хорошей, а вот акустика просто замечательная.
Иногда, когда Джонни останавливался, пытаясь понять, где я, на несколько секунд его тяжелое дыхание замирало, и наступала абсолютная тишина. Я мог позвать его, зная, что он будет прислушиваться к звукам ломающихся веток. Ведь прислушиваясь к чему-либо, он на время замирал, а если я окрикну его, он, желая показать, что идет за мной, снова начнет дышать.
Однако на этот раз я еще ни разу не позвал его. Он шел, ориентируясь на мой запах, и мне не хотелось мешать ему. Вообще он больше напоминал призрак, нежели настоящую собаку. Поскольку тропинки не было, ему приходилось идти наискосок. Когда он оказывался в поле моего зрения, я наблюдал за ним. Это было очень красиво. Аккуратными, ровными шагами он пробирался по лесу. Нос он опустил к земле. Примерно через каждые двадцать футов он менял направление и снова нападал на след. При этом он не испытывал ни малейшего сомнения. Джонни чувствовал, когда он ошибался, и точно знал, куда ему идти. Об этом я мог судить по его осанке. В течение десяти минут я смотрел, как он шел вперед и назад, пытаясь найти меня. Он выглядел очень уверенным в себе. Его зигзагообразный путь был прекрасно спланирован. Только когда он оказался на расстоянии примерно около тридцати ярдов от меня, то наконец оторвал взгляд от земли, а затем, подняв голову и вертя хвостом, бросился прямо ко мне. Однако Джонни все равно больше полагался на свое обоняние, нежели на слух.
«Молодец, парень!» — сказал я ему, когда он подошел совсем близко и упал, уставший и обессиленный. Казалось, ему не хватает воздуха, он хватал его ртом, но делал это с улыбкой.
Я принимаю решение двигаться на север от Амблера, по направлению к реке Калуривик-Крик. Надеюсь, что смогу идти на лыжах. В верховьях Калуривик-Крик делает поворот на восток. Там же есть узкая дорожка, которая ведет обратно к реке Амблер, — только там она течет на север. Я надеюсь обойти густые леса в низовьях Амблера. Не хотелось бы также идти по нетвердому льду. Между тем речка с обеих сторон окружена непроходимыми лесами и сугробами. Некоторое время я пытаюсь проехать сквозь деревья, а затем объезжаю их в надежде найти более свободное пространство. Наконечники лыж то и дело разламывают тонкую ледяную корочку, сковывающую снег. Мне приходится постоянно останавливаться и вытаскивать лыжи. Так проходит несколько часов, по истечении которых я наконец понимаю, что мои старания тщетны, и, окончательно деморализованный и уставший, останавливаюсь и устраиваю привал. На противоположном берегу возвышаются сосны и ели, благодаря которым участок, на котором я расположился, достаточно тенистый. Для палатки снова нужно выкапывать яму. Вообще я совершенно не представляю, как идти среди деревьев, да еще по такому мягкому, рыхлому снегу. Наверное, отправлюсь в путь ночью, когда температура понизится и корочка станет более прочной.
Вечером мы снова услышали волков. Думаю, они идут по нашему следу. Скорее всего, они почуяли запах собак. Я очень надеюсь увидеть их и сделать парочку фотографий. Сколько себя помню, мне всегда очень нравились животные. Если я увижу волка, это будет одним из самых ярких эпизодов моего путешествия.
Проснувшись и почувствовав себя уставшим и слабым, я решаю сегодня никуда не ехать. Причина не только в том, что ужасная боль сковывает мои плечи, бедра и пресс. Просто трудная дорога, необходимость в течение многих часов везти тяжелые сани и постоянно вытаскивать проваливающиеся под снег лыжи, а также пробираться сквозь густые заросли деревьев морально подкосили меня. Я понимаю, что если сегодня позволю себе отдохнуть, завтра мне станет намного лучше. Это вполне обычное дело. Я никогда не принимаю важные решения, если чувствую хотя бы малейшую боль в мышцах. Это очень большая трудность, которую мне нужно учиться преодолевать.
Я провожу целый день у палатки. Все мои занятия сводятся к отдыху и приему пищи. Хвойные леса здесь густые, поэтому снег под деревьями достаточно глубок. Развести костер не получается, поэтому нахожу участок, где снега поменьше, и развожу костер там. Собираю сухие опавшие ветки, они отлично подходят для этой цели. Лед на реке настолько тверд, что костер не проваливается, как это происходило бы на снегу. Когда же, через час или два, он наконец уходит вглубь на несколько дюймов, я всего лишь сдвигаю угольки, и после одного удара костер разгорается с новой силой.
— Эй, ребята, подходите к огню, — громко кричу я собакам. Занимаясь костром, никогда не надеваю хорошую экипировку. Если я немножко подпалю поношенные ботинки или дешевые штаны, то могу просто смочить их в снегу. Вообще возможные ожоги меня совсем не беспокоят. Я считаю, что это боевая травма, полученная в результате пребывания на необитаемой земле, которой следует гордиться. В том месте, где маленький приток впадает в Калуривик-Крик, бьет небольшой источник. Несколько раз я набираю воду в чашку и таким образом наполняю кастрюлю. Через несколько часов я спускаюсь вдоль замерзшей речушки и вновь выхожу к Калуривик-Крик. Здесь река делает поворот, поэтому я возвращаюсь за лыжами и около полумили иду на север по более короткому пути. Я еду на лыжах по замерзшему озеру и открытой земле. Этот лес напоминает мне сосновый бор в Каскадных горах Орегона, с которым я знаком не понаслышке. Только вместо 6000 футов он достигает в высоту всего около тысячи, и вместо сосен здесь растут ели. Довольный выбранным на следующий день маршрутом я по своим же следам возвращаюсь к палатке. Я очень рад, что пришел в себя, и счастлив от того, что теперь точно знаю, где находится Калуривик-Крик и сколько времени мне понадобится, чтобы дойти до этой речки.
Сегодня я иду на лыжах. Мои собаки предоставлены сами себе. Они пользуются тем, что ледяная корочка выдерживает их вес, и с самого утра носятся по лесу взад и вперед. К концу дня солнышко пригреет землю, и поверхность уже не будет такой прочной, но пока собаки об этом не задумываются. Они то появляются, то исчезают за деревьями, а если и останавливаются, то только на мгновение и только для того, чтобы убедиться, что я их догоняю. Затем они вновь пулей срываются с места. Мне же остается только надеяться на возможность хотя бы одним глазком время от времени взглянуть на них. Река по-прежнему скована льдами, и собаки бегут по ней свободно, словно по проселочной дороге. По сравнению с вынужденным путешествием по вязкому, рыхлому снегу для них такая прогулка — истинное наслаждение. Однако на обоих берегах снега довольно много, поэтому собаки стараются не удаляться от центра. Первое время я окрикиваю их, опасаясь, что они могут провалиться, но Джимми и Уилл не обращают на меня никакого внимания. Они молодые, сильные и жаждут идти вперед и только вперед.