Один день солнца (сборник)
Шрифт:
Иногда мне бывает очень трудно понять, как в его историях поселяется выдумка.
— Вот сюда мы посадим бурундука он маленький, ему хватит места, — рассуждает вдруг он, бродя по квартире. — Сюда черепаху — ее можно куда хочешь, она у Олега всю зиму спит. А тут будет коала, а я ему ветки буду носить. И я ребятам в саду расскажу — они все прибегут!..
Он даже в кладовке копается, перекладывает что-то.
— А куда же мы денем Лэсси, кенгуру? Ей же некуда прыгать…
Я молчу, не отвечаю.
— Та-ак, —
Тут, видимо, что-то у него заедает; издалека он спрашивает:
— Папа, а кит — хищник?
— Смотря какой. Кашалот — хищник.
— А кашалот — это кит?
— Кит.
— Ага.
Относить кита к «плохим» ему все-таки не хочется — этот великан не вызывает недоброго чувства, и он оставляет его в особом разряде:
— Дельфин — хороший, крокодил — плохой…
Сделав какие-то свои дела, он подходит ко мне.
— Папа, ты очень занят?
— Да как тебе сказать…
О-о, если я отвечаю таким тоном, можно не сомневаться в возможности отвоевать у меня несколько минут для наших общих дел. Да и меня, честно говоря, подмывает повозиться с ним в рукопашной.
— Поборемся? — еще не очень уверенно предлагает он.
Вместо ответа я начинаю закатывать рукава…
На середине комнаты мы обмениваемся рукопожатием и схватка начинается.
Позванивает в шкафу праздничная посуда, скрипят половицы, доносятся с кухни мамины предупреждения, что сейчас, дескать, заявится снизу Клавдия Ивановна, больной человек, и будет очень приятно…
— Пусть идет в баню… или в больницу!.. — пыхтит Антон, пытаясь провести подсечку.
— Цыц! — обрываю я. — Ты что это повторяешь мои нехорошие слова? Я их сказал шутя.
— И я шутя…
А вообще-то, можем мы, в конце концов, позволить себе в воскресенье отдых! У каждого свои представления о нем…
После третьей схватки, тяжело дыша, мы откидываемся на подушки и отдаем должное силе и мастерству друг друга.
— Ну, у тебя и ручищи, — отдуваюсь я. — Чуть шею не свернул…
— А ты мне тоже, вот, — разыскивает Антон что-то на коленке. — Вот покраснело…
Звонок молчит, Клавдии Ивановны не слышно — все в порядке. Значит, бросит в почтовый ящик записку…
…Антон уже что-то рассказывает:
— Мы с Вадиком, а они против нас. Мы, — ура! — и саблей, и саблей, а они подушками… А все равно нас Татьяна Леонидовна не наказала…
Через некоторое время мы играем в индейцев, и я, чтобы побыстрее закончить дело, подстерегаю его со спины. Тут уж делать, как говорится, нечего — он и томагавк не успел приготовить, когда раздался выстрел бледнолицего, то есть мой. Но что же это за игра — только начали, и на тебе… Антон ищет выход:
— Папа, давай так:
— Ладно, давай. Но раненые много не воюют — им надо в лазарет, раны порохом присыпать. А где, кстати, ты взял этот томагавк?
— Андрей дал.
Вопрос вызывает неожиданную реакцию. Антон передает мне томагавк — посмотреть получше — и рассказывает:
— Знаешь, мы мелких — раз! — к столбу пыток. Они— пленные, или принимаем в племя, если яблок принесли. И бросаем томагавк около головы…
— То есть как бросаете?
— Испытание…
— Та-ак…
— А потом пытки.
— Пытки?
— Мелких. Они пленные. Их в тюрьму — в кольцо в четыре локтя, — и сверху накрывают и прыгают. Мы прыгаем…
Ах, вон оно что. Я видел, как прыгали ребята постарше на бетонном кольце, забытом строителями на нашем дворе. Поверх кольца лежала дребезжащая дверца от «Москвича» из металлолома соседней школы. А в «тюрьме», выходит, сидели мелкие — Антон и его дружки…
— Виталик — Кауна, вождь, у него восемь перьев.
— Что ты говоришь!
— Да, восемь перьев к томагавку, за доблесть. А Андрей делает себе новый томагавк. Он, сказал, привяжет к нему волосы от маминого парика. Как скальп…
У нашей мамы, слава богу, нет парика.
— А когда пытки — бьет барабан. А потом мелких — в подвал.
— Там же страшно.
— Там дохлые кошки.
— А… мелкие не боятся?
— А чего им бояться, кто их тронет…
Для таких, как он, молчание — терпение.
— Папа, ты работаешь?
— Угу.
— А можешь и работать и слушать?
— Можно попробовать…
— Я тебе расскажу про белую перчатку. Говорят однажды мальчику: не открывай дверь, на улице белая перчатка. Он сидит. Радио потерпело, потерпело и опять говорит: не открывайте дверь, на улице белая перчатка…
— Как потерпело?
— Ну, помолчало.
— Понятно.
— Ну вот. А мальчик открыл дверь, и белая перчатка его задушила…
— Вот как…
— Ага…
Однажды он сказал, что в его комнате было еще одно окно, и он все видел по другую сторону дома.
— Там же у нас соседи, — попробовал я не поверить.
— А соседей еще не было.
С улицы он принес уже несколько ключей — все как-то находит. Один из них очень замысловатый, видимо, старинный — от какого-нибудь буфета или комода. Однажды он показал его мне…
— А вот этим ключом, когда ты был на работе, я открыл один ничейный дом…
Если бы я спросил, что он там увидел, в этом ничейном доме, он, верно, и отвечать бы не стал, потому что речь шла о ключе, а не о доме…
— Я раз иду по болоту, а навстречу лиса. А дядя говорит: вот шуба будет. А я — бегом в резиновых сапогах…