Один лишний труп
Шрифт:
За час до вечерни Годит находилась в сарайчике брата Кадфаэля. Она старательно сливала, разбавляла и перемешивала настои, как показал ей монах, но на душе у нее кошки скребли. Девушка терзалась неизвестностью, переходя от надежды к отчаянию. Лицо ее было грязным, поскольку она постоянно вытирала слезы руками, перепачканными землей во время работы в саду. Только круги вокруг глаз были отмыты слезами. Как она ни старалась, но все же, когда руки ее были заняты, две слезинки, скатившись по щекам, упали в раствор — как нарочно, в тот, который нельзя было разбавлять. Годит выругалась, припомнив бранные слова, которые она подслушала на конюшне, когда сокольничие поносили подручного, неумелого и дерзкого мальчишку, который был товарищем ее игр.
— Лучше призови Божье благословение, — прозвучал за спиной у девушки ласковый голос Кадфаэля. — Думаю,
Она обернулась и впилась в него взглядом: глаза ее молили и вопрошали. Годит ни о чем не спросила — сам тон голоса Кадфаэля приободрил ее.
— Я побывал повсюду: и на мельнице, и на заставе, и у моста. Вести и впрямь дурные, и сейчас мы пойдем и помолимся за упокой души тех, кто в эти минуты покидает этот мир. Однако так или иначе, все мы его покинем — так что смерть еще не худшее из зол. К тому же, есть новости и обнадеживающие. Из всего, что я слышал на этом берегу Северна, да и на самом мосту — там на страже стоит один лучник, с которым я вместе был еще в Святой Земле — твой отец и Фиц Аллан не убиты, не ранены и не попали в плен, и несмотря на все усилия, люди Стефана найти их не могут. Их и след простыл, Годрик, малыш! Навряд ли Стефану удастся их захватить. Так что можешь и дальше спокойно заниматься настоем, который ты разбавляешь слезами, да учиться половчее выдавать себя за парнишку, покуда мы не найдем способ благополучно отправить тебя вслед за твоим отцом.
Слезы ее лились как весенняя капель, но через минуту она уже сияла как весеннее солнышко. Ей было о чем горевать и было чему радоваться — и не зная, с чего начать, девушка смеялась и плакала одновременно. Но она находилась в том возрасте, который был ранней весной ее жизни, и солнце надежды победило.
— Брат Кадфаэль, — сказала она, успокоившись, — мне бы так хотелось, чтобы мой отец познакомился с тобой. И почему ты не на его стороне?
— Милое дитя, — промолвил Кадфаэль с нежностью в голосе, — мой государь не Стефан и не Матильда. Всю свою жизнь я служил лишь одному Владыке, Всевышнему, и сражался только за Него. Однако я ценю верность и преданность, и считаю, что не так уж важно, каков тот, кому ты служишь. Главное — каков ты сам. Твоя верность так же священна, как и моя. А теперь умой-ка личико и глазки да сосни полчасика — хотя нет, ты слишком молода, чтобы это у тебя получилось.
Она действительно не имела навыка засыпать мгновенно — это приходит с возрастом и опытом. Однако на долю этого юного создания уже выпало немало невзгод. Девушка изнемогала от тревоги, и успокаивающие слова Кадфаэля подействовали на нее как снотворное — так что едва Годит прилегла на лавку, как тут же заснула. Кадфаэль разбудил ее как раз вовремя, чтобы не опоздать на вечерню.
Годит шла рядом с монахом через площадь к церкви; ее кудрявая челка была зачесана на лоб, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза. Страх и потрясение, очевидно, повлияли на набожность постояльцев аббатского странноприимного дома: все они собрались в церкви. Был тут и Хью Берингар, которого, однако, привел в храм отнюдь не страх, а искушение в лице Элин Сивард, стоявшей потупя очи. Видно было, что на сердце у нее неспокойно. Хью смотрел на Элин, но при этом ухитрялся не упускать из виду ничего, что могло бы представлять интерес. Он обратил внимание на две странно несхожие фигуры, появившиеся со стороны монастырских садов. Приземистый, коренастый монах средних лет с выдубленной непогодой кожей и развалистой походкой бывалого моряка покровительственно держал руку на плече юнца без чулок и в тунике, явно доставшейся ему от родича постарше и покрупнее. Малый легко ступал рядом с монахом, опасливо поглядывая по сторонам из-под густой каштановой челки. Взглянув на эту парочку, Берингар задумался, а потом мимолетная улыбка тронула уголки его губ.
Годит держала себя в руках: ни выражение лица, ни походка ее не выдали того, что она заметила и узнала молодого человека. В церкви она отошла в сторону, заняла место рядом с послушниками и далее приняла участие в их беседе, посмеиваясь и подталкивая локтем ближайших соседей. Если он все еще наблюдает за ней, пусть поломает себе голову. Он ведь не видел ее более пяти лет, и если что и заподозрил, всё равно не мог быть ни в чем уверен до конца. Да Хью и не смотрел в ее сторону — он не спускал глаз с незнакомой леди, одетой в траур. Приметив это Годит вздохнула с облегчением и даже позволила себе рассматривать своего нареченного столь же внимательно, как он сам разглядывал Элин Сивард. Когда
И все же, когда после ужина и вечернего урока с мальчишками-послушниками Годит уединилась с Кадфаэлем в саду, она ему обо всем рассказала. Монах воспринял это серьезно.
— Стало быть, ты должна была выйти замуж за этого парня? Он явился сюда прямо из королевского стана и, несомненно, принадлежит к сторонникам короля. Правда, брат Деннис, который собирает все сплетни среди постояльцев, прослышал, что Стефан назначил ему испытание, и этот малый должен себя показать, чтобы заслужить монаршую благосклонность. — Кадфаэль задумчиво почесал загорелый мясистый нос. — Как ты думаешь, он узнал тебя? Он смотрел на тебя пристально? Так, если бы ты ему кого-то напоминала?
— Поначалу мне и впрямь показалось, что он ко мне приглядывался: как будто вспоминал, не мог ли встречать меня где-то прежде. Но больше он в мою сторону не смотрел и не выказывал ко мне никакого интереса. Нет, наверное, он меня не узнал. За пять лет я изменилась, да к тому же, в этом обличье... Подумать только, через год мы должны были пожениться! — воскликнула Годит, пораженная этой неожиданной мыслью.
— Не нравится мне все это! — пробурчал Кадфаэль, обдумывая услышанное. — Придется постараться, чтобы ты не попадалась ему на глаза. Если ему удастся подольститься к королю, то, глядишь, он через недельку отбудет в поход вместе с ним. А до тех пор держись подальше от странноприимного дома, конюшен, заставы — словом, отовсюду, где он может появиться. Нельзя допустить того, чтобы он тебя снова увидел.
— Понимаю, — встревоженно и серьезно отозвалась Годит. — Если он все же найдет меня, то непременно воспользуется этим, чтобы выдвинуться. Уж я-то знаю! Если бы мой отец, уже взойдя на борт судна, узнал о том, что мне угрожает опасность, он тотчас бы вернулся. И тогда его ожидала бы та же участь, что и всех тех бедняг...
Девушка не могла заставить себя повернуть голову и взглянуть на башни замка, с которых свисали тела повешенных. Пленные и сейчас умирали один за другим, хотя она об этом не знала — работа палачей затянулась далеко за полночь.
— Я буду сторониться его как чумы! — с горячностью заверила Годит. — И стану молиться о том, чтобы он поскорее убрался отсюда.
Аббат Хериберт превыше всего ценил мир и покой, он был немолод, и груз прожитых лет тяготил его. Глубокое разочарование наступившими временами в сочетании с суетным честолюбием Роберта, его приора, побудили старика замкнуться в себе и искать уединения в благочестивых размышлениях и молитвах. Аббат знал, что король не благоволит к нему, так же как и ко всем, кто не торопился встать на сторону Стефана и на каждом углу твердить о своей преданности королю. Однако столкнувшись с необходимостью выполнить долг духовного пастыря, Хериберт нашел в себе мужество даже в нынешних ужасных обстоятельствах остаться достойным своего сана. С этими девяносто четырьмя несчастными обошлись как с бессловесными тварями, а ведь у каждого из них бессмертная душа и право на христианское погребение. Бенедиктинская обитель всегда давала последнее утешение всем, кто в нем нуждался, и аббат Хериберт не мог допустить, чтобы воинов, казненных по приказу короля Стефана, закопали в общем рву как собак. Однако он страшился того, что предстояло сделать, и поневоле задумался о возможности возложить эту задачу на человека, более искушенного в таких сугубо мирских делах, как война и кровопролитие. Немудрено, что выбор его пал на брата Кадфаэля, который исколесил весь свет, участвуя в первом Крестовом походе, а потом десять лет был капитаном и бороздил моря у побережья Святой Земли, где ожесточенная война не прекращалась ни на миг.
После повечерия аббат велел послать за Кадфаэлем и пригласить его в свою келью.
— Брат, я собираюсь сегодня же вечером просить короля Стефана дать дозволение на погребение убиенных по христианскому обряду. Если король согласится, завтра мы заберем тела этих несчастных, дабы они успокоились как должно. Брат, ты ведь и сам был воином... Может быть, если я договорюсь с королем, ты примешь на себя эту заботу?
— Приму, отче, — не скажу, что с радостью, но повинуясь христианскому долгу.