Один момент, одно утро
Шрифт:
Лу права: говоря по телефону, Анна уставилась на знакомый синий логотип, но не видела его.
– Нет, – решительно говорит она. – Мне нужно успеть на следующий поезд. Я обещала.
– Понимаю.
Анна уныло улыбается, и тут вспоминает:
– Господи! Я же вам должна пятьдесят фунтов. Или больше? Вы дали ему на чай? – Она роется в кошельке. – Черт! У меня только три двадцатки.
– Двух вполне хватит. Правда. А то вдруг вам не хватит, и вы не сможете взять такси обратно.
– Нет, нет, – настаивает Анна. – Наверняка я смогу разменять.
– Не глупите! Сорока хватит за глаза.
– Терпеть не могу занимать деньги.
– Ну, тогда ладно, но вот что я вам скажу: чем волноваться о долге, лучше возьмите вот это.
Теперь Лу в свою очередь открывает бумажник и достает оттуда деловую визитную карточку с надписью «Хаммерсмит и Фулхэм, образовательные услуги».
– Напишите
– Да, конечно.
– Я работаю с понедельника по четверг. Или звоните в любое время. Если просто захотите поговорить.
Лу говорит так доброжелательно, что Анна не знает, что и ответить. Она бормочет «спасибо», но это кажется совершенной нелепостью.
– Не за что.
– Нет, я, правда, вам благодарна.
– Не стоит об этом. И, пожалуйста, при случае – если такой выпадет, – скажите вашей подруге, что я очень сочувствую ей.
– Да, конечно, скажу, – говорит Анна.
11 ч. 00 мин.
Анна вертит в пальцах карточку Лу, рассеянно чистя ногти ее уголками, когда поезд останавливается у семафора перед прибытием на конечную станцию. Слева, на холмах Даунса и за ними, раскинулся город, ряд за рядом тянутся домики с террасами, издалека они кажутся совсем маленькими. В конце вагона высвечивается оранжевыми точками бегущая строка: Следующая станция – Брайтон. Хотя Анна почти приехала, она чувствует себя совершенно дезориентированной, она никак не может собраться с мыслями. Она проехала от Брайтона до Уивелсфилда, оттуда по автостраде до Клэпхэма и вернулась обратно, а сейчас всего одиннадцать. У нее такое чувство, будто по пути она растеряла часть своего сознания и в результате стала совсем другим человеком.
Она пытается вновь собраться с мыслями, направить их в более-менее рациональное русло, чтобы помочь Карен. Как они перенесут это горе? Проблема с Люком и Молли: как сказать маленьким детям, что их папа умер? Вопрос даже не в том, как сказать им о случившемся, а в том, как это повлияет на их жизнь. Чем для них обернется потеря отца? Они еще такие маленькие, впереди у них долгие годы детства. И ведь есть еще мать Саймона, его брат Алан. Анна несколько раз виделась с ним, они были близки с Саймоном. Он живет неподалеку, и они частенько вместе играли в футбол на лужайке у моря вместе с какими-то местными отцами семейств.
А сама Карен? Она была с Саймоном с тех пор, как впервые пошла на работу после колледжа. Когда они познакомились, Саймон жил с другой женщиной – какая это была драма! Но это случилось целую вечность назад, и с тех пор они прожили вместе почти двадцать лет. И хотя у них были безрадостные периоды – например, когда Саймон потерял работу, или когда Люк серьезно заболел вскоре после рождения – они не угрожали их браку. По сути, ничто никогда не колебало их отношений… до сегодняшнего утра.
Анна содрогается. Она понимает, что это только начало, самое начало, и уже так чувствует боль Карен, что не знает, где кончаются собственные чувства и начинаются ее. Конечно, рана еще слишком свежая, поэтому она никак не может поверить в случившееся, что Саймона в самом деле больше нет. И хотя Анна уронила несколько слезинок час назад, она чувствует, что плакать еще рано.
Может быть, он не умер? Она на долю секунды впускает в свою голову эту нелепую мысль. Может быть, Карен сошла с ума, неправильно поняла или что-нибудь еще.
Вдруг рассердившись, Анна качает головой. Конечно, все она поняла правильно. Но разве не мог кто-то где-то что-то сделать для него? Мужчины в пятьдесят один год не умирают просто так: конечно же были какие-то признаки? Разве сам Саймон не знал, что с ним что-то не так? А когда играл в футбол? Тогда он не чувствовал какого-то недомогания? Почему он не проверился, не сходил на осмотр? Ради бога, он же отец, у него были обязанности перед семьей. Медицина могла предотвратить такой исход. Почему его терапевт не предупредил его? (Впрочем, Анна не могла себе представить, чтобы Саймон согласился бы пойти к врачу. Стив тоже не был у врача уже много лет.) А как же медсестры в поезде, о которых говорила Карен, – почему они не смогли ничего сделать? Или эти чертовы санитары, или доктора в дорогущем Брайтонском кардиологическом отделении? Понятное дело, что у них не хватало персонала и оборудования. Значит, тут виновато и правительство. Компания идиотов. Черт бы их всех побрал.
Тут ее посетила другая мысль, не такая злобная, но более удручающая. Наверняка Карен упрекает себя – самоедство было ей свойственно. Карен вообще
И тут Анна впервые чувствует тень собственной вины. Возможно, это она не уследила за Саймоном. Понятно, что Карен не замечала его состояния, живя с ним и присматривая за большой семьей. Анна может понять, как легко было не заметить, что его здоровье постепенно ухудшается. Но она-то, Анна, могла быть более объективной. Она должна была заметить. Если бы не была так погружена в свою работу и не была бы так занята собственными отношениями. Она ведь часто видела Саймона, каждую неделю, видит Бог, это продолжалось очень долго. Она должна была заметить, что у него появилась одышка, он часто испытывал слабость и головокружения, что у него не обычное несварение, или красное лицо, или какие-то еще симптомы, предшествующие инфаркту, если бы не была так погружена в себя.
Господи, думает она, толчком возвращаясь к настоящему. Пассажиры уже покинули вагон, она одна все еще сидит на месте. Лучше выйти из поезда. По проходу прошла уборщица, руками в перчатках собирая в большой прозрачный мешок стаканчики и брошенные газеты. И Анна надевает свое пальто, берет со столика сумку и второй раз за день идет по брайтонской платформе.
Карен сидит в кафе напротив больницы и смотрит на часы на стене. Анна должна прибыть через несколько минут. Ей хочется дождаться подругу, ей нужна помощь, руководство, без этого она не сможет вернуться домой. Никогда в жизни Карен не нуждалась в чьей-то помощи, обычно она сама заботилась о других. Даже когда была маленькой, она была старшей сестрой и старшим товарищем, несла ответственность за ближних. Но сегодня одно катастрофическое событие перечеркнуло прошедшие сорок лет. Она как будто попала в кошмарный сон, из которого ей самой не выбраться: нужно, чтобы кто-то ее разбудил, сказал, что произошла какая-то ошибка, ничего страшного не произошло, и можно идти домой. Она чувствует себя отвергнутой окружающим миром. Помещение, в котором она сидит, выглядит нереальным, его пропорции совсем не соответствуют кафе: оно слишком просторное, между столами слишком большое расстояние, а полоска флуоресцентных ламп светит зловеще ярко; стойка, с которой она взяла чай, выглядит странно одномерной, плоской. И хотя слышатся голоса – в кафе печально пусто, но все же здесь кто-то есть: пожилая пара, например, и женщина рядом, воркующая со своим ребенком, – их голоса кажутся отдаленными, искаженными раздающимся эхом.
Кажется, у нее галлюцинации. Успокаивало то, что это скоро закончится, что это лишь игра сознания. Да и Анна находилась рядом. Она помогла Карен прийти в себя и успокоила разговорами.
А сейчас она одна и не имеет представления, что делать дальше. Обычно она обо всем советовалась с Саймоном. Поэтому и сейчас, про себя, она вновь обращается к нему, но в то же время какой-то голос в голове – голос доктора – напоминает ей: Саймон умер. Две эти мысли не могут сосуществовать, она совершенно обескуражена. Карен не может поверить, что его больше нет, и чувствует, как тело ее немеет. Сковавшую ее броню пробивают уколы паники, как будто осколки стекла. Паника ужасна, ужасна – Карен чувствует, что не может совладать с ней; онемение даже лучше. Она хочет, чтобы паника поскорее прошла.
Пожалуй, нужно составить список. Она хорошо составляет списки.
У нее в сумке много документов, это хорошо: можно писать на обратной стороне листов формата А4. Да, и есть ручка. Она помнит, что положила ее в передний карман; как-то однажды, перед посадкой на поезд она обнаружила, что у нее нет с собой ручки, и это вызвало раздражение. Впрочем, нет, не просто раздражение – она не могла представить, что такое случится снова. Это было целую жизнь назад.
И все же, находясь в отчаянии и не понимая, что же ей делать, она заставила себя обратиться к воспоминаниям; можно вспомнить, как это случилось с отцом Саймона. Он умер пять лет назад, также неожиданно. У него была аневризма, и однажды она лопнула. И если бы после этого Карен сказала Саймону, чтобы он пошел провериться к врачу, ведь следовало учитывать плохую наследственность? Хотя она говорила ему десятки раз, но разве он послушался? Конечно нет. Теперь Карен охватил гнев. Впрочем, она чуть ли не обрадовалась этому: гнев казался вполне нормальным чувством. Она и раньше сердилась на Саймона и теперь узнала это чувство – то же самое, только сильнее. Ей захотелось завопить. Но через долю секунды это прошло, и снова вернулись осколки стекла, онемение и паника.