Один раз в месяц
Шрифт:
Невдалеке просвечивали сквозь деревья огоньки. Они медленно пошли к ним, пересекая наискось широкий выгон, по которому только сегодня утром Саша шла одна к ожидавшей ее машине.
Папа провел рукой по шершавой материи пальто у нее на плече:
– Старенькое у нас стало пальтишко.
– Да, - небрежно ответила Саша.
– Все собираемся купить новое, да как-то руки не доходят.
– Это были точные слова Казимира Ивановича.
Мокрая трава шуршала у них под ногами, они шли и опять молчали. Так о многом нужно бы поговорить,
И тут вдруг Саше с внезапной ясностью представилось, что вот они так сейчас пойдут, пойдут и не остановятся, как всегда, у первого фонаря, а прямо поднимутся на крыльцо, и мама улыбнется им навстречу и скажет: "Ну, наконец-то вы оба вернулись", и окажется, что они с папой просто куда-то уходили и пришли обратно домой и никогда не было на свете ни Софьи Филипповны, ни веранды с цветными стеклышками.
О чем думал папа, она не знала, но почему-то не удивилась тому, что произошло дальше.
Деревенская улица лежала перед ними, как черная просека между высоких деревьев, и только редкие, круглые пятна света от фонарей, неровно покачиваясь, освещали лоснящиеся глубокие колеи разъезженной дороги.
Они дошли до самого края последнего светового круга, где останавливались всегда, чтобы проститься, и сердце у Саши начало биться легко и быстро, прежде чем она как следует поняла, что произошло. Они не остановились, они продолжали идти рядом дальше, через освещенное место, прямо к ветровскому дому. Только у самого крыльца они остановились, уже понимая друг друга.
– Пойти сказать?
– невнятно спросила Саша, сама не зная почему шепотом.
– Да. Только ты скажи, что очень, очень прошу. Хоть на минутку.
Саша с вытянутыми вперед руками, в темноте, почти пробежала заставленные кадушками сени и, стукнувшись с разбегу плечом, распахнула дверь в комнату. Мама сидела одна за столиком, на своем месте у окошка, на подоконнике которого стоймя была поставлена подушка, чтобы не дуло из щели. Вероятно, услышав Сашины бегущие шаги, она вопросительно смотрела на дверь, уже успев поставить на место чашку, но еще держа в руке надкушенный кусочек печенья.
Саша разом вспомнила, что Казимир Иванович, наверное, ушел теперь допоздна играть в преферанс с соседним дачником Макеевым только для того, чтобы не присутствовать при ее возвращении от папы.
– Мама!..
– отчаянно проговорила Саша.
– Ну можно ему на минуту войти? Он тут стоит.
Мама испуганно встала и повела плечами, будто от холода.
– Ну что это?
– тихо сказала она.
– Ну хорошо. Ну пусть...
Папа стоял на ступеньках и, сразу же схватив протянутую Сашей руку, пошел, спотыкаясь и спеша, куда она его вела в темноту сеней.
Саша ввела его в комнату и, не глядя на мать и не оборачиваясь на папу, торопливо сказала:
– Я пока пойду посижу у Ветровых.
Муж и жена Ветровы жили во второй половине дома, разделенного русской печью и дощатой перегородкой, но
Тоня Ветрова любила, когда к ним заходила Саша, и сейчас тоже обрадовалась ее приходу. Она стояла за спиной мужа и, покусывая ноготь, смотрела через плечо, что тот пишет карандашом в тетрадке. Рядом с ними на столе стоял открытый патефон, но заводить его они сейчас стеснялись, чтобы не помешать своим жильцам.
Саша поздоровалась и в то же время невольно услышала, как за перегородкой заговорил папа:
– Я знаю, вы мне не велели приходить, но я вот зашел. На минутку...
– Что же вы сегодня не заводите?
– удивительно спокойно спросила Саша.
– Запустите пластиночку.
– Елене Николаевне не помешать бы, - нерешительно и обрадованно сказала Тоня Ветрова.
– Ну что вы...
– быстро сказала Саша и сама положила первую попавшуюся пластинку на диск.
Металлическим звуком забренчал рояль, и затем вступил мужской голос, тягуче и вкрадчиво...
Ветров оживился, заложил карандаш в тетрадку и стал отбирать пластинки.
Саша полузакрыла глаза, делая вид, что очень внимательно слушает музыку. О чем они там говорят? Что ответила мама? Какой трудный, покорный голос был у паны, когда он сказал: "Вы не велели..." Да, мама могла ему "велеть". А Софья Филипповна? Нет, "велеть" она не может...
Теперь тревожно и протяжно пели трубы и бухал большой барабан, отбивая такт, и одна труба, хриповатая и сильная, вырвавшись из хора, что-то пела с торжеством...
Саше никто этого не говорил, но она безошибочно знала, что папа виноват, что все так получилось в жизни. Ему часто приходилось уезжать куда-то далеко, на целый год, кажется, и тогда вдруг появилась сначала Софья Филипповна, потом девочки и странная, точно надвое расколотая жизнь с папой один раз в месяц, в первое воскресенье, и, наконец, уже много времени спустя, бедный, суховатый и, кажется, тоже не очень-то счастливый Казимир Иванович.
И вот сейчас, когда играет музыка, может быть, снова все изменится, сейчас мама окликнет ее из-за перегородки и скажет: "Саша! Все хорошо, мы всегда будем вместе, втроем..." - и вдруг она поняла, что нечего ей дожидаться тут, сидя у Ветровых, когда все это произошло, никакого сомнения нет, все сбылось, а она сидит тут и еще не знает, что она уже счастлива.
Она вскочила и быстро вышла во двор с черного крыльца, обошла вокруг дома и вошла опять в темные сени, куда падала полоса света от неплотно прикрытой двери. Тут она остановилась, готовая опрометью вбежать и обнять их обоих, но звук голоса отца ее остановил. Он говорил, как будто возмущаясь и вместе умоляя:
– Я прошу вас, ведь это моя обязанность... Я даже имею право...
А голос мамы, не давая ему договорить, тоже с отчаянным возмущением перебивал:
– А я вам говорю, что вы не смеете об этом разговаривать... Ей ничего от вас не нужно.