Один талант
Шрифт:
«Это я…» – сказала она.
«Неужели?» – усмехнулся Савелий и стал ее трогать. Ее волосы были теплыми, губы – живыми, с трещиной-ранкой в уголке. В их поселке это называли «заедой». Плечи ее показались Савелию острыми, сопротивляющимися, а грудь – неожиданно налитой, плотной и горячей. Он погладил ее шею, щеки и провел пальцем по носу… И неожиданно поймал руками ее улыбку.
Закрыл глаза. Вздохнул, обнял за плечи и прижал к себе. Чуть-чуть…
Он хотел предложить ей деньги на побег от слюнявого пижона. Только деньги, без себя в нагрузку. Он хотел купить ей не «бентли» или виллу
Макушка Пигалицы оказалась у Савелия под подбородком, а в живот уперся арбуз.
«Ты все-таки женила его на себе? А теперь носишь аквариум?» – спросил он хрипло.
«С одной рыбкой», – сказала она.
«Значит, любовь? – усмехнулся Савелий. – Общие дети? И всякое семейное счастье? Поздравляю…»
Она обиженно хмыкнула, пожала плечами, отстранилась. Но заговорила деловито, напористо: «О вас и вашей трагедии часто пишут газеты. Фотографии ужасные. Сплетни… Мы можем это исправить. От первого лица. Мы заткнем им рты!»
«Зачем?» – спросил Савелий.
Любая болезнь сама по себе правда. И других правд она не признает. Для нее вообще нет других: ни людей, ни ситуаций. Она сама отсчитывает время, определяет границы нужного и ненужного. И эти границы не совпадают, мать их тетка, ни с какими пунктирными линиями, условно нанесенными на чужие карты. И беременные женщины должны бы об этом знать. Нет?
Разве рыбка не рассказала тебе об этом? Разве есть жизнь за пределами твоего пуза?
Ах да, беременность не болезнь! Но разве есть у тебя сейчас другая правда, кроме той, что толстый масляный слюнявый хлыщ скоро станет отцом?
«Вы и сам теперь толстый! – сердито и задиристо выкрикнула она. – И еще… И еще… Вы недостаточно слепой, чтобы все это понять!»
Это была такая наглость, что Савелий не смог удержаться: рассмеялся. Ржал как лошадь. На глазах, которые оказались недостаточно слепыми, выступили слезы. Он не мог остановиться. Он радовался, что правильно выбрал ее, эту Пигалицу, потому что с ней можно было дружить.
И он практически полон сил. Если ему все еще смешно. Если на месте, где привычно царили отвращение и пустота, появилась вдруг боль. Потому что пустое, кажется, не болит.
«Ты разбираешься в мобильных телефонах?» – спросил Савелий.
«Вы хотите продать или купить?»
Продать или купить. Других вариантов жизни уже давно не существовало.
«Найди в моем телефоне номер Питера. Там должно быть записано “Питер-гид”. Или “гид-Питер”. Не помню… Если я недостаточно слепой, то почему бы мне не съездить на экскурсию? Нашла? Теперь впиши его на кнопку быстрого вызова. На семерку. На шестерку можешь вписать свой…»
Брахистегии – странные деревья. Цвет осени у них наступает раньше, чем цвет весны. Первые листья – желтые, бронзовые, красные тоже. Лес миомбо пламенеет ими. Но не в предчувствии-отчаянии падения. То, что должно умереть в логике среднерусских лесов, там, в Африке, просто ждет своего цвета. Желтое и красное становится зеленым и зеленым же усыхает. Получается другая осень.
Савелий позвонил Питеру. Тот узнал его сразу. Назвал по имени. Савелий довольно усмехнулся: такая у них, у гидов, работа – знать клиентов по голосу. Питер спросил: «Ты хочешь приехать?» Он ответил: «Да». И сказал еще, что совершенно слепой. Stone-blind. Слепой как камень.
Савелий хотел, чтобы он догадался, чтобы сам предложил сделать рейс и встретить в удобном аэропорту стыковки. Но Питер молчал. И просить все-таки пришлось.
«Через Стамбул». Савелий перезвонил Питеру через три тысячи шестьсот секунд, которые добросовестно отсчитал, прибавляя к каждой цифре заикающееся «и». И тот предложил лететь через Стамбул. «А номер паспорта я нашел в прокате машин. Я закажу билеты на сайте. Ты все еще Шишкин?»
Он был все еще Шишкин, а потому украл из кошелька у Наташи немного денег. Это были его деньги, выданные на хозяйство. Но Савелий взял их без спроса.
Еще он смог найти и открыть сейф, три часа лупцевав его настоящей кувалдой. Ее подарили Шишкину на юбилей, отмечать который считалось дурной приметой.
Сейф, обещавший титановое сопротивление, сдался чуть позже, чем начальник областной милиции, сосед. Он стоял под дверью Савелия и орал: «У тебя воры? Сейчас вызову своих! Держись там!» Савелий, вытирая со лба пот, кричал в ответ: «Не шебурши! Я музыку слушаю!» – «Так ночь же, ночь, Вениаминович! Спят же люди… Совесть имей…»
«И честь, ага», – буркнул Савелий. Из сейфа он вытащил полезные чужестранные деньги, паспорт и две кредитки, пин-коды которых модно совпадали с датой его рождения.
Еще нужно было вызвать такси, найти сумку, пиджак, смену белья, пару футболок, удобные кроссовки, зубную щетку. Еще нужно было понять, сколько сейчас времени и как сбежать от Наташи и ото всех. Сбежать, чтобы не искали и не думали даже…
Он метался по квартире, натыкаясь на мебель, которую успел возненавидеть и обещал сжечь при первом удобном случае. Его «умный дом», будь он проклят, откликался автоматическим включением телевизора, воды, подогрева полов, микроволновой печи и кондиционеров, которые сами уже не понимали – охлаждать или кипятить им Савелия Шишкина.
Но он перегорел и заморозился сам. Сдался вдруг на мелочи, когда не смог узнать свою зубную щетку – среди трех похожих, а может быть, даже одинаковых. Он не знал, зачем ему три. Не знал.
Сел на пол в ванной, подтянул колени к подбородку. Мрамор под задницей откликнулся и стал теплым.
Савелий подумал, что все это – бесполезно. В тех книгах, что он читал, люди заедали беду рассветом, супружеством или залпом победы. Один только честный доктор Джекил писал, что час его смерти давно наступил, а все остальное касается не его. Другого.
Но у Савелия случилось обратное превращение. И кто-то с тихим голосом закрыл ему путь назад. И почему-то забрал отвращение, которое, по всему выходило, было его, Савелия, стержнем. Его изобилием света. Излишком, которого он не вынес.
Савелия не стало, как не было. Ни в прошлом, ни в будущем. И никто бы теперь не взял его в слепые музыканты, потому что не было больше музыки. И в переплетчики книг, потому что не было уже силы, которой эти книги зачитывались до дыр. Его бы не взяли даже в настройщики роялей, потому что где он и где они, эти, срака-мотыка, рояли.