Одиннадцать минут
Шрифт:
Мария подумала о всех тех, кто страдал, не желая страдать и не прося о том, чтобы им причиняли страдания, а она вот поступила наоборот, хотя теперь это уже не имело никакого значения — она вырвалась за рамки своей плоти, перешла границы тела, и у нее осталась только душа, «свет», некое пространство, кем-то когда-то названное Раем. Есть такие страдания, позабыть которые удается, только когда удается превозмочь терзающую нас боль, а вернее — воспарить над ней.
Последнее, что она помнила, — Ральф подхватил ее на руки, укутав своим пиджаком. Должно быть, она лишилась
Минуты превратились в часы, и она, должно быть, уснула у него на руках, а когда проснулась, обнаружила, что лежит на кровати в белой, пустой — ничего, кроме телевизора в углу, — комнате.
Появился Ральф с чашкой горячего шоколада.
— Все хорошо, — сказал он. — Ты пришла туда, куда хотела прийти.
— Я не хочу шоколада, хочу вина. И хочу туда, вниз, в нашу комнату, где разбросаны книги и горит камин.
Как это сказалось, будто само собой — «наша комната»? Не это она планировала.
Она оглядела ступни — небольшой порез и несколько царапин. Через несколько часов от них и следа не останется. Не без труда Мария сошла по ступеням лестницы — она шла в свой угол, на ковер перед камином. Она уже поняла, что лучше всего чувствует себя именно там: вот ее место в этом доме.
— Тот дровосек еще сказал мне, что, когда он делает нечто вроде физического упражнения, когда он требует от своего тела все, что оно может дать, он обретает какую-то неведомую духовную силу —тот самый свет, который я заметил в тебе. Что ты почувствовала?
— Что боль — это спутница женщины.
— Это — опасность.
— Что боль имеет предел.
— Это — спасение. Не забывай об этом.
Сознание Марии все еще мутилось — этот «мир» осенил ее в тот миг, когда она вышла за назначенные ей пределы. Ральф показал ей иной вид мучения, и он тоже доставил ей странное наслаждение.
Ральф взял большую папку, раскрыл ее перед Марией. Там были рисунки.
— История проституции. То, о чем ты спрашивала меня в нашу первую встречу.
Да, спрашивала, но ведь это было всего лишь способом убить время и попыткой заинтересовать собеседника. Теперь это не имело уже ни малейшего значения.
— Все эти дни я плыл в неведомом море. Считал, что и нет никакой истории, а есть только древнейшая профессия, как принято называть это ремесло. Однако история существует, да не одна, а две.
— А что же это за рисунки?
Ральф Харт испытал разочарование оттого, что она не поняла его, однако виду не показал, сдержался и продолжал: — Я делал эти наброски, пока рылся в книгах, читал, делал выписки.
— Мы поговорим об этом в другой раз — сегодня я хочу понять, что такое боль.
— Ты изведала ее вчера и ты открыла, что она ведет к наслаждению. Ты изведала ее сегодня — и обрела мир. И потому я говорю тебе — не привыкай, с нею слишком легко ужиться, а это — опасное зелье. Оно таится в нашем повседневье, в скрытом страдании, в наших отречениях, после которых мы виним любовь в том, что наши мечты не сбылись. Боль, являя свой истинный лик, пугает и прельщает, являясь под личиной жертвенности и самоотречения. Самоотречения или трусости. Что бы ни твердил человек, как бы на словах ни отвергал боль, он всегда отыщет средство и способ обрести ее, влюбиться в нее, сделать так, чтобы она стала частью его жизни.
— Не верю. Никто не желает страдать.
— Если ты сумеешь понять, что способна жить без страдания, это уже будет шаг вперед. Но не думай, будто другие люди поймут тебя. Да, ты права: никто не желает страдать, и тем не менее все ищут боль и жертву, а отыскав, чувствуют, что бытие их оправдано, а сами они — чисты и заслуживают уважения детей, супругов, соседей, Господа Бога. Сейчас не будем об этом думать, хочу только, чтобы ты знала — миром движет не жажда наслаждения, а отречение от всего, что важно и дорого.
Разве солдат идет на войну убивать врагов? Нет — он идет умирать за свою страну. Разве женщина показывает мужу, как она довольна? Нет — она хочет, чтобы он оценил степень ее преданности, ее готовность страдать ради его счастья. Разве человек поступает на службу в надежде осуществиться и реализовать свой потенциал? лет — он проливает пот и слезы для блага своей семьи. Так оно и идет: дети отрекаются от мечты, чтобы обрадовать родителей, родители отрекаются от самой жизни, чтобы обрадовать детей, боль и мука оправдывают то, что должно приносить лишь радость, — любовь.
— Остановись.
И Ральф остановился. Это был наилучший момент для того, чтобы сменить тему. Он начал показывать один рисунок за другим. Сначала все сливалось в одно пятно, в путаницу линий, подобных геометрическому узору или переплетению нервов на странице анатомического атласа. Но, слушая его голос, Мария постепенно стала понимать — каждое слово сопровождалось движением, каждая фраза вводила ее в тот мир, частью которого она до сих пор отказывалась быть, твердя себе самой, что это — всего лишь недолгая полоса в ее жизни, способ заработать денег и ничего больше.
— Да, я обнаружил, что существует не одна история проституции, а две. Первую ты прекрасно знаешь, потому что это — и твоя история тоже: красивая девушка, найдя те или иные причины — а может быть, это они ее нашли, —приходит к выводу, что выжить сможет, только если будет продавать свое тело. Кое-кто из таких девушек становился повелителем целых народов, вспомни хоть Мессалину, правившуюся Римом. Другие делались фигурами легендарными —как, к примеру, графиня Дюбарри. Третьи в равной степени платили дань и бесчестью, и авантюризму — как знаменитая шпионка Мата Хари. Однако большинству никогда не суждено будет обрести славу или стать избранницей судьбы, достойно ответив на ее вызов: они всегда останутся провинциальными девчонками, ищущими славы, хорошего мужа, острых ощущений, ибо, обнаружив иную реальность, на какое-то время погружаются в нее, свыкаются с ней и, решив, что контролируют ситуацию, ничего больше не могут сделать.