Одиночка
Шрифт:
От звука удара, раздавшегося в десятке сантиметра от моего уха, я начинаю моргать как припадочная. Дима шарахнул кулаком в стену. Он собирался меня ударить?
— Вали! Вали на хрен отсюда! — побагровев, выплевывает он мне в лицо и, резко отпустив мою руку, быстро идет в сторону спальни.
Всхлипнув, я зажимаю ладонью рот. Это какой-то ужасный сон, не лучше любого кошмара из моего детства. Как мы до такого докатились? Я всему причиной? Я ведь его давно знаю и даже подумать не могла, что Дима может быть таким. Воплощением всего того, что я так старалась избегать.
Слышится
Из-за шока и паники я слишком долго думаю, и Дима успевает вернуться. В его руках ворох моих вещей. Я испуганно вжимаюсь в стену и продолжаю так стоять, даже когда он проходит мимо меня. И только когда с хлопком входной двери сквозняк лижет мои босые ноги, понимаю, что он делает: выбрасывает мои вещи в подъезд.
— Ты совсем с ума сошел? — взвизгиваю я, выбегая за ним в прихожую. Я уже не понимаю, плачу я, боюсь или злюсь — все тонет под прессом глубокого унижения. Может быть, именно этого он и хотел.
Вместо ответа Дима хватает меня за плечи и выталкивает в подъезд. Ледяной пол жжет босые ступни, кожа под легкой рубашкой моментально покрывается ознобом. Застыв, я смотрю, как дверь передо мной захлопывается, сжирая желтую полоску света.
Мысль о том, что все это дурной сон, продолжает крепнуть. Еще бы. На часах полночь, а я стою в подъезде посреди разбросанных вещей в одной пижаме, не имея даже телефона, чтобы позвонить.
Глава 31
«Черт, черт, черт, — истерично шепчу, прижав к лицу трясущиеся ладони. — Черт, черт, черт. Как тебя угораздило, Даш? Это дурдом… Просто дурдом какой-то».
Входная дверь не открывается ни через минуту, ни через две — примерно столько времени я здесь стою. Возможности проверить нет — телефон остался внутри квартиры.
В голове не укладывается, что Дима мог так со мной поступить. Вот так запросто выставить ночью в подъезд полураздетой… Это, конечно, не улица, где лютует минус, но… Он, черт возьми, совсем из ума выжил?! И что мне делать? Я даже такси вызвать не могу и позвонить — тоже. Нет ни денег, ни обуви.
«Зато одежды полно, — [N1] язвит внутренний голос. — Вон ее сколько валяется: можно соорудить лежанку и поспать».
Всхлипнув, я наклоняюсь, чтобы вытащить из вороха вещей свитер. Холодно. Вся обувь благополучно осталась в квартире, и приходится встать босыми ногами на куртку.
«Так, теперь тебе нужно успокоиться и придумать, что делать, — подсказывает голос-доброжелатель, дающий о себе знать лишь в кризисных ситуациях. — Ничего непоправимого не произошло. Неприятно, конечно, но решаемо».
Из-за шока и испуга «успокоиться и придумать, что делать» оказывается непросто. Любая мысль ускользает, перебиваясь отчаянным шепотком: «Это дно… Ты скатилась на самое дно». Сейчас даже на Диму почему-то злиться не получается — будто там за дверью остался незнакомый человек. Самое омерзительное, что я позволила ситуации до такого дойти. Произошедшему в туалете нет оправдания, но по-настоящему грязной и недостойной
С шумом всосав воздух, я запрокидываю голову и разглядываю светящийся плафон до тех пор, пока глаза вновь не начинают слезиться. Это немного отрезвляет.
И ведь он даже не думает открыть дверь. Дима не настолько пьян, чтобы за это время не опомниться и не оценить последствия своей выходки. Хотя откроет он мне или нет — уже неважно. Я ни под каким предлогом не войду внутрь — лучше останусь спать здесь.
«И что же тогда делать?» — пищит в голове испуганный голосок.
Промокнув рукавом щеки и убедившись, что они сухие, я поворачиваюсь к соседской двери. От нового прилива унижения передергивает, и перед глазами как по команде возникает ненавистная зарисовка из детства: пьяный отец, который ломится в нашу квартиру, и осуждающие лица соседей, вышедших на шум. Всю свою жизнь пытаюсь откреститься от прошлого, но оно всегда находит способ меня догнать.
Собрав разбросанную одежду и сложив ее возле двери в нашу с Димой, теперь уже бывшую, квартиру, тихо стучусь к соседям в надежде, что кто-то из них в это время не спит.
Ничего. Никто не открывает.
Зажмурившись от отчаяния, стучусь немного громче. Самообман в действии: кажется, будто деликатный стук сгладит факт того, что я позорно стою босая в подъезде.
Дверь не открывают очень долго, и когда я уже собираюсь протянуть руку к звонку, замок проворачивается.
Даже не знаю, какое чувство сильнее: облегчение, что не пришлось скакать по этажам в поисках телефона, либо же стыд перед мужчиной, стоящим в дверях, потому что он это видит. Пусть за солью мы с Павлом друг к другу не ходили, но здоровались почти каждый день.
— Я очень извиняюсь, что так поздно…
Ошарашенный взгляд соседа опускается по мои босые ступни и перемещается на гору вещей, сложенных у противоположной двери.
Сжав кулаки, я проглатываю унижение.
— Разрешите, пожалуйста, позвонить.
— Проходите, конечно… — бормочет он, отступая. Видно, что смутился и не знает, как себя вести. Его-то семья совершенно нормальная: миловидная жена в декрете и двое дочурок-погодок. — Сейчас…
Он исчезает в квартире, оставив дверь открытой, и спустя несколько секунд возвращается с телефоном в руке.
— Может быть, все-таки пройдете? — осведомляется уже бодрее, заметив, что я по-прежнему стою на придверном коврике.
— Спасибо, — слабо улыбаюсь я, переступая порог. — Мне только один звонок сделать.
Павел вручает телефон и тактично выходит из прихожей. Вариантов, кому позвонить, не так много: толькомама и Ксюша. Но маме я звонить не хочу — стыдно. Они с Олегом столько для меня сделали: дали прекрасное образование, окружили заботой, купили, в конце концов, квартиру и помогли сделать в ней ремонт… Мечтали увидеть меня счастливой. Такое зрелище станет для них шоком.