Одинокие души не попадают в рай
Шрифт:
Упав на землю, Белла застонала. Яблони, не желая отпускать, склонились ближе. Они царапали острыми когтями щеки и жгли сквозь тонкую ткань халата. Девушка была одна, некому было прийти на помощь, заслонить от жалящих ударов.
***
Она стоит на кухне. Смотрит в пустую чашку. На коричневые разводы, оставшиеся на тонком фарфоре. Швыряет чашку в стену, а сама бросается следом. Бьется головой о нагретый на солнце камень, пока вкус соли и железа не возвращает ее в реальность. Из глубокой раны на лбу обильно идет кровь. Потерянная и потрясенная, Белла не знает, что делать. Перебегает в большую комнату.
– Помогите мне, - то же самое она говорила гадалке. От этой мысли Беллу разбирает смех. Она сдавленно хрюкает и роняет трубку.
Доктор Каллен не очень вписывается в ее гостиную. В больничной одежде. На кофейном столике работы XVIII века раскрытый чемодан. Когда Белла вытягивает шею, то видит шприцы, ампулы, какие-то приборы и одноразовые салфетки.
Доктор Каллен умело накладывает швы. Часть лица после анестезии онемела, Белла чувствует только легкие уколы, когда игла проходит сквозь кожу. Несколько минут – и доктор убирает инструменты, выбрасывает использованный шприц. Воцаряется глубокая плотная тишина. Белла понимает, что должна как-то объяснить свое поведение. Хотя бы потому что доктор Каллен ради нее отпросился из больницы. Он появился на ее пороге через полчаса и, не задавая вопросов, занялся раной. Но его вежливое участие не значит, что она имеет право молчать вечно. Что ей сказать? Белла перебирает то, что ей известно наверняка.
Первое. На мокром асфальте тормозной путь увеличивается на сотню футов.
Второе. Столкновение на скорости сто километров в час равносильно падению с десятого этажа. Шансов выжить при этом не остается.
Третье. Для воспламенения бензина достаточно одной искры.
Четвертое. Рыжие шлюхи выходят сухими из какой угодно лужи. Они отряхивают потоки чужих слез со своих подошв и идут дальше. Они не только не мочат ноги, они даже не допускают подобной мысли. Они считают нормальным после вечеринки сесть за руль. Они убивают твоего мужа, твою мать, твою дочь. Они продолжают жить, а ты пытаешься не умереть.
– Спасибо вам, - произносит Белла. Отвернувшись, изучает слабую тень доктора. Серый контур неподвижно лежит на бежевой краске. Потом доктор шевелится, захлопывает чемодан. Она боится, что доктор скажет какую-нибудь банальность или сообщит обо всем психологу. Но посмотри она на него, смогла бы увидеть нечто иное – спрятанную глубоко во взгляде боль и поднимающуюся на поверхность надежду. Но ей проще говорить с тенью, чем с живым человеком.
– Я упала. Ночью плохо спала и была рассеянной. Нужно просто отдохнуть.
– Я могу дать вам таблетку, чтобы легче было уснуть.
– Я боюсь таблеток, - честно заявляет Белла.
– Не хочу их принимать. Какой сегодня день?
– неожиданный вопрос. Но это первое, что пришло ей в голову.
Доктор Каллен говорит, что пятница и называет число.
– Сегодня будет благотворительный бал?
– вспоминает Белла.
– Да, - в голосе
– Будет бал и сбор средств для помощи детям, пострадавшим от военных конфликтов. Если хотите, то можете пойти. У меня есть приглашение и нет спутницы.
Психолог бы сказала ей, что нужно чаще бывать на людях, особняк слишком велик для одного человека, а общение иногда помогает изгнать одиночество. Но доктор Каллен ее не уговаривает. Не заставляет принять конкретное решение.
– Я могла бы пойти, - слова удивляют саму девушку. Темный эльф внутри потерял бдительность. Возможно, его вырубил укол анестетика, или же виной всему приятный голос доктора Каллена, который способен если не излечить, то успокоить страхи. Когда он рядом, ей чуть проще дышать.
– Там будет мой сын, - в голосе доктора появляется неуверенность. Белла чутко реагирует на нее, тут же принимаясь нервно крутить в руках угол пледа. Ерзает на кресле.
– Он много делает для этого фонда, вкладывает в него всю душу.
За этими словами Белле видится какая-то тайна. Она сама не знает, но чувство, что с сыном доктора случилась трагедия, не проходит. Когда человек так много отдает другим, похоже на то, что он спешит разодрать себя на части, раздарить, чтобы осталась только пустота.
Они договариваются встретиться вечером. Доктор строго предупреждает Беллу, что рану нельзя маскировать косметикой, иначе останется шрам. Со слабой улыбкой она пытается шутить что-то про труп невесты, но шутка получается неудачной. Вежливый доктор уходит.
Белла поднимается по холодным ступеням мраморной лестницы на второй этаж. Впервые со дня похорон открывает дверь гардеробной. Несколько месяцев она предпочитала носить удобные повседневные вещи, которые хранились в коробках на чердаке. Старые джинсы и огромные свитера. Несколько темных водолазок и рубашек. Безликая одежда для безликого духа.
Теперь она как странник в пустыне – бредёт между длинными, похожими на мираж рядами. Пробирается сквозь вешалки с платьями и юбками – пышными, с разрезами, гофрированными, любых фасонов и цветов. Блузки, брючные костюмы, меховые манто. Атлас, сатин и шелк. Черное кружево, россыпь из стразов, яркие рисунки и спокойные приглушенные оттенки. Ее внезапно охватывает страх. Как будто здесь в самом деле можно потеряться. Схватив черное платье прямого покроя с длинным рукавом, но открытой спиной, Белла рвется к выходу. Второй этаж – империя прошлого. Мертвое царство и лучше там не появляться.
***
Доктор Каллен приезжает в семь часов. Его черный BMW останавливается на подъездной аллее. Остывающие лучи солнца вспыхивают на глянцевых металлических боках. Машина похожа на сытого зверя. Одного из тех, что сотнями пожирают людей. Об этом Белла запрещает себе думать. Машинально чуть дрожащей рукой поправляет выбившиеся из прически пряди. Шепот внутри не замолкает, обвиняет ее в том, что она хочет окунуться в море чужого страдания. Вот ее цель, а вовсе не помощь детям. Ее тянет туда, где есть страдание. Она пыталась искать помощь среди тех, кто был счастлив. Но те, кто не испытал на себе боли, не сделал ни одного глотка одиночества, не понимал и ее черного отчаяния. Эти люди могли давать хорошие советы, говорить, что ей делать и как себя вести, но они ни хрена не понимали.