Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
А убили ее быстро.
Перерезали горло от уха до уха, одним широким движением.
— Рисунок, если присмотреться, весьма и весьма небрежный. Незаконченный даже. Соседи ничего не слышали. В принципе, место такое, что не слышать как-то оно выгодней. Но все равно… там все кровью залито.
— Пробовал вызвать?
— Пробовал, само собой… — Земляной поморщился. — Говоря по правде, думал, спалят к лешему вместе с домом, но только камнями стекло разбили.
Он потер щеку.
— А отклика никакого. Ее убили, распотрошили, вынесли… вывезли вернее, потому как от ее квартирки
— Так меня в городе не было.
— Я знаю. Ты знаешь. А остальным плевать. Мы ж отродья тьмы, мы хитрые. Мало ли чего удумать способны, чтобы взгляд отвести. Вот… честное слово, готов душу в заклад поставить, что летят докладные с требованием немедля поставить другого дознавателя. А нас с тобой в цепи и под суд… пока под суд.
— Тебя это беспокоит? — Глеб снял пиджак и кинул в угол. Расстегнул манжеты.
Закатал рукава.
Подумав, избавился и от жилета.
— Думаешь, получится?
Земляной наблюдал за ним отрешенно, останавливать не собирался, и то дело.
— Душу не вытяну.
…если уж у него не получилось, то Глебу и пробовать нечего, но помимо души есть тело, которое, если разобраться, тоже вполне себе артефакт. Просто обращаться с ним умеют немногие. И то, первое, было перенасыщено силой, в которой искать что-то бессмысленно, а вот это — другое дело.
— …а вот кое-какие эмоции… остаточный след — вполне может получится.
— Я боюсь другого, — Земляной теперь говорил очень тихо. — Императорский суд нас оправдает, любому мало-мальски толковому магу очевидно, что крови на нас нет, но толпе насрать на императора… и если придут, я не уверен, что наша защита выдержит. А еще не уверен, что… сам удержусь. Я не хочу никого убивать, Глеб. Но я живой человек. И смерти боюсь. И не хочу, чтобы меня разорвали на куски… и не только меня. Мальчишки пока ничего плохого не сделали, но ведь и их не пожалеют, а потому… если придут, я буду защищаться.
— Я тоже.
— А потом… нас ведь оправдают. И ты это знаешь. И я знаю. Нас слишком мало осталось, чтобы… так вот, там, — Земляной ткнул пальцем в потолок. — Оправдают. А вот кем мы станем… она ведь близко, тьма… совсем-совсем близко. Я ее слышу. И ты… и не получится ли так, что мы сожрем здешний городишко, а она сожрет нас?
— И что остается?
Глеб присел у тела.
Стянул один ботинок. И второй. Пошевелил пальцами, разгоняя кровь.
— Бежать — не выход, — этот разговор был нужен лишь затем, чтобы заполнить тишину, такую звенящую, такую готовую впустить в себя противный шепот тьмы. — Тем более на это явно надеются…
Глеб потер ладони.
Прикасаться к телу не хотелось. Но придется, и чем раньше, тем лучше.
— …тем более, — голос Земляного теперь доносился издалека. — Этот ублюдок за нами точно не поедет. Нет, я хочу его голову…
— Зачем?
— Для коллекции…
— У тебя нет коллекции голов.
— Будет… ты не слышал? В свете сейчас модно заниматься коллекционированием.
— Голов? — кожа была влажноватой, с теплой коркой морской соли.
— Да нет, большей частью марок. Еще вот бабочек. Но
…она отозвалась легко.
Стоило избавиться от лишних эмоций, как потянулись чужие.
Обида.
Такая вот горькая-горькая, с легким привкусом браги. Ее варили… где-то варили, тело не сохраняло память полностью, отдельными клочками. Оно помнило легкость, которая приходила после горечи. Или тяжесть.
Боль, появлявшуюся после.
Тошноту.
…скрип кровати. Тело сверху, тяжелое, надоедливое, как и вся возня.
Холодную воду. Полотенце по коже.
Не то.
Но хорошо идет, лучше, чем когда бы то ни было, правда, печати горят, предупреждая, что силы Глеб тратит… ничего.
Ему нужно разобраться в этой памяти, где многое намешано. И снова горечь, на сей раз травяная. А следом тянущая боль. Плод выходит медленно, с каждым разом все хуже.
…обида.
…она бы хотела оставить ребеночка, хоть бы одного, но кому она сама надобна? Так к чему живое существо мучить. Ах, если бы нашелся кто, кто пригрел бы, позвал за собой… побежала бы, полетела бы, позабыла бы всю свою нелепую жизнь.
И хозяйкой стала бы куда лучше, чем иные.
И уж ценила бы.
Если и звали, то только весело время провести.
Глеб не мешал. Ошметки чужой памяти текли сквозь него, задевая собственную душу. Потом придется долго изживать их из себя.
…новый.
…красивый.
Таких у нее давно не было. Такие на Маньку если и обращали внимание, то лишь затем, чтобы скривиться брезгливо. Эти любят помоложе, почище, а лучше, чтобы вообще целок… обещают любовь неземную, а после-то…
…и за ним, небось, вереница девичьих сердец разбитых. И что-то такое тревожное, но… он обещает заплатить. Он сует двадцать пять рублей, а деньги нужны… ох, как нужны… и Манька улыбается, она гнется, небось, не переломится… заглядывает в глаза.
Жжение стало почти невыносимым, но Глеб стиснул зубы. Он держался за ту единственную нить, которая оказалась достаточно крепкой.
…а в кондитерскую не повел.
Никуда не повел.
Спешит.
Другим разом, красавица… и это небрежное слово заставляет душу вспыхивать радостью… еще красавица… остальные-то не понимают, а он увидел, понял… только все одно страх живет.
…приду позже.
Куда?
Позаботься, чтобы нам не мешали. Хороший вечер будет… обещаю… но сама понимаешь, нельзя, чтобы нас видели… общество… слухи. Помалкивай, и будешь вознаграждена…
…она ждет.
А огонь расползается по спине, будто кожа сама плавится. И тьма дышит в затылок, добавляя огню силы. Того и гляди, сожрет самого Глеба. Они могут, ему ли не знать.
…время.
Она помылась.
Она знала, что этакие любят, чтоб баба была чистой, особенно снизу. Она не поленилась согреть воды и мылом намазалась хорошим. Ее снедало волнение.
Придет ли?
Если и нет… деньги при ней.
…темнота.
И тихий стук в дверь. Радость, затопившая Глеба, стыдное предвкушение. И деньги, которые ей суют, а она прячет… еще двадцать пять рублей, немало, она уж и не помнит, когда ей столько платили. Она раздевается. А он смотрит.