Одиссея "Варяга"
Шрифт:
Ага, задергался, гад... Сейчас, Сашенька, мы им за ручку твою так врежем! Нет, Валентиныч, давай-ка вместе, еще, еще правее... Все, поздно, поздно сбрасывать под стол, ублюдок... Нет у тебя пятого туза в рукаве! Сирену давай!!! И держись крепче!
Впереди, за срезом брони амбразуры, все ближе и ближе, ползли слева направо два застывших от ужаса черных зрачка на срезах стволов кормовой башни "Сикисимы"... Ближе... Еще ближе... Вот острый угол баяновского форштевня уже между ними... Вот он уже чуть левее и выше... Вот...
"Ну, будет игра! Отольются кошке мышкины слезки..." - думал я, глядя на яростно дымящие "Ретвизан", "Александр" и "Цесаревич", которые, повинуясь приказу адмирала, выжимали из своих машин все, постепенно обгоняя "Потемкин". Они склонялись к нашему курсу, становясь флагману под нос, дабы образовать линию баталии. "Суворов", который по скорости не мог превзойти наш броненосец, оттягивал, чтобы стать ему под корму. Таким образом, мы принимали боевой порядок флота Љ4, хотя и сильно усеченный количественно.
Суть его была в расположении флагманских кораблей - вторыми от головы и хвоста колонны. Это построение давало определенные преимущества в завязке линейного сражения и при отбитии минной атаки. Конечно, при этом особую роль имела выучка командиров концевых кораблей, их способность быстро и грамотно выполнять все приказы адмирала. Но в командирских качествах как фон Эссена, так и Игнациуса сомневаться не приходилось.
За дымом своих передних судов пока трудно было видеть не только неприятеля, но и наших, нещадно избиваемых им "Рюрик" и "Россию", которые, вследствие стечения обстоятельств боя Руднева с Того и Камимурой, оказались сейчас в самом центре сражения. И к которым на выручку мы так отчаянно спешили. Так получилось, что пока только они реально противостояли всему японскому флоту, пытающемуся пробиться к нашему транспортному обозу.
Хотя по докладам Руднева и Грамматчикова мы уже знали, что у Камимуры утоплены "Токива", "Ивате", и скорее всего, еще и его флагман, новейший, выстроенный в Британи броненосец "Фусо", а Того потерял один из лучших своих броненосцев - "Асахи", в потоплении последнего, кстати, наш командующий сомневался, я вполне понимал обеспокоенность адмирала за исход всего дела. Ведь мы лишились "Корейца", судьба "России" и "Рюрика" висела на волоске и казалась уже предрешенной. Погиб на "Святителях" наш отважный и решительный Григорий Павлович Чухнин, все корабли, оставшиеся под командованием Григоровича, были жесточайше избиты, и командующий отправил его к транспортам, фактически выводя из боя. Но тяжелее всего досталось Небогатову. Сам он был серьезно ранен, "Победа" оказалась на краю гибели вследствие обширных затоплений в корме, а "Пересвет" с "Ослябей" уже потеряли подбитыми больше половины своих орудий...
Степан Осипович стоял с немецким биноклем на правом крыле мостика, и по всей его фигуре чувствовалось, как он переживает наше временное бессилие. Появись мы здесь раньше хоть на полчаса... Да даже на двадцать минут! И мы бы успели прикрыть наши большие крейсера. Увы, тщетно... В оптику можно было разглядеть лишь, что "Рюрик" ужасно горит, поворотясь носом к японской линии. Мачты и задняя труба на нем снесены, а японцы продолжают бить его остервенело. "Россия" пострадала меньше, но едва ли продержится в относительном порядке минут пятнадцать. Не поспел к ним даже Рейценштейн, уже отвернувший вправо на соединение с крейсерами Грамматчикова.
На какое-то время "Ретвизан" занятый перестроением перекрыл нам обзор. На что адмирал очень живо реагировал, приказав докладывать ситуацию с марса. Мичман Кусков помчался выполнять это поручение, когда на фалах "Цесаревича" поднялись флаги какого-то сигнала. Вскоре стало ясно - противник ворочает от нас "вдруг" с очевидным намерением догнать "Россию" строем фронта и добить всем скопом. "Рюрика" от нас не было видно. Но очередной сигнал с "Цесаревича" принес печальную весть - "Рюрик" опрокинулся". Как же тяжко стало на душе! Все на минуту замолчали. Кто-то крестился. Адмирал наш обнажил голову, и мы последовали его примеру. Все про себя гадали, сколько теперь продержится "Россия"...
Тем временем линия наша подравнялась, и с мостика "Потемкина" стало лучше видно происходящее впереди.
– Смотрите! Смотрите! Что это? Что они делают?
– крикнул вдруг старший артиллерийский офицер броненосца лейтенант Неупокоев, и в голосе его были и недоверие и недоумение.
Но я и сам смотрел, смотрел, не отрываясь от бинокля, и не веря глазам: японцы продолжали ворочать влево. Не за "Россией", а еще круче - на обратный курс!
Мы стояли, обмениваясь отрывочными замечаниями, недоумевая, почему японцы не добив за несколько минут оставшуюся в одиночестве "Россию", в чем, не буду лукавить, я практически не сомневался, и не обрушившись потом на наше слабое место, транспорты и их прикрытие - бронепалубные крейсера, вздумали разворачиваться. Ведь до нас было еще миль восемь - девять, и времени у них вполне на все это хватало. Помнится, контр-адмирал Молас высказался именно в этом духе. И тут наш обычно сдержанный и корректный командующий, вдруг взорвался.
– Да нет же! Нет у них времени! Ни минуты больше у них нет. Все! Того все понял - скорости у него не хватит уйти от меня, если и дальше будет между нами и берегом торчать! Скоростенку ему Руднев с Небогатовым и Григоровичем поубавили. Но только толку-то теперь что! Он же христопродавец сейчас пойдет Руднева с его недобитками топить, "пересветы"-то все покалечены, а потом скорее бежать от меня на ночь глядя. Может к себе, а может к дружкам его английским.
Штурмана! Сколько у него есть времени до того как мы подойдем на эффективную дистанцию боя? Наша - 16. Его - 14 с половиной узлов...
Ну, вот... И я так прикидываю: что уже почти в сумерках... Может, может опять уйти, супостат окаянный! Да еще перед этим дел нам таких наворочает...
Затем адмирал быстро прошел мимо нас в ходовую рубку, где, выдернув пробку амбушура связи с машиной, заговорил резкой своей скороговоркой, которая обычно и выдавала его крайнее нервное напряжение, обращаясь к главному механику: