Одиссея "Варяга"
Шрифт:
– Машинное, Николай Яковлевич! Макаров говорит... А где Цветков? Ясно. Александр Михайлович, дорогой, сейчас все от Вас и ваших духов зависит... Нет! Какое там снижать! Цветкову передайте: дать все что возможно, даже невозможно! На два часа. Как минимум. Опаздываем мы. "Рюрик" уже погиб! Выручайте. Если нужно людей, берите, Васильев на смену кочегарам сейчас даст народ с противоминного... Но, голубчик! Выжмите мне семнадцать! Приказываю! Прошу! Наши там погибают, понимаете!!!
После чего, коротко взглянув на нас, Макаров нахмурившись пояснил:
– В машинном сейчас Коваленко. Старшой мех наш во второй кочегарке - у них там магистраль шипит... Не ошпарились бы...
– и добавил, обращаясь уже к командиру флагмана каперангу Васильеву:
– И попрошу сигнал по отряду: Предельный ход! "Цесаревич", "Александр", "Ретвизан" - 17 узлов!
Понимая, что до боя нам осталось уже всего ничего, я спустился в батарею, посмотреть все ли благополучно в плутонгах, подбодрить кого надо, проверить готовы ли дополнительные противопожарные рукава, на местах ли все по расписанию. Переговорил накоротке со старшим минным офицером лейтенантом Тоном, которого встретил в кают-компании пьющим чай с командиром кормовой башни лейтенантом Григорьевым. Вспоминали общих знакомых с "Рюрика". Стакан в руке Тона дрожал. Там, на "Рюрике", инженер-механиком служил его младший брат Александр... Но держался Владимир Карлович молодцом.
Вообще настроение и офицеров и всего экипажа было выше всяких похвал. Известие о гибели "Рюрика" вызвало в команде не уныние, а наоборот, даже подогрело страстное желание скорее схлестнуться с врагом. Хотя грохот боя впереди становился все громче, завершив предбоевой обход заведований, я собрался было перекусить чем-нибудь в кают-компании. Так как до решительных событий по моей прикидке оставалось еще время. Но тут же туда влетели мичман Кусков и адъютант командующего с известием, что впереди японцы схлестнулись со всею остальной нашей эскадрой. Того ткнулся в развернувших ему кроссинг Руднева, Григоровича и Рейценштейна! События приобретали явно более благоприятный для нас оборот. Мы гурьбой заторопились на передний мостик...
Я жадно смотрел в бинокль... Перелеты и недолеты с кораблей Руднева и Григоровича ложились близко, но самого интересного, т. е. попаданий, нельзя было видеть: наши бронебойные снаряды при разрыве почти не дают дыма, и, кроме того, трубки их устроены с расчетом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было бы заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь свалит, подобьет... Этого не было... Да и понятно: наши там впереди старались, выражаясь языком английского бокса, бить "по корпусу" бронебойными. Ведь именно ими можно достать при удаче и до котлов, и до машин. Они хотели снизить скорость японским броненосцам, чтобы дать нам возможность быстрее настигнуть неприятеля.
Сердце у меня колотилось, как никогда за три с половиной месяца в Артуре... Если бы удалось!.. Дай, Господи!.. Хоть не сразу утопить, хоть только выбить еще кого из строя!..
Вдруг много впереди "Цесаревича", по правому его борту, в небо поднялся дымный водяной фонтан.
– "Якумо" с кормовой установки, - не отрываясь от бинокля проговорил Неупокоев, - До Эссена ему кабельтов пятьдесят пять... Ну, уже немногим поменьше, пожалуй.
Все вглядывались в головной наш броненосец. Но "Цесаревич" не отвечал...
– Правильно. И без приказа, и далеко, - раздался из-за плеча спокойный голос адмирала. По всему было видно, Степан Осипович успокоился, - молодец Николай Оттович! Только бы сейчас Руднев и Григорович на голове у него удержались...
Тут меня снова позвали вниз. Отпуская с мостика, Макаров подал мне правую руку, по-доброму, радостно улыбнулся, пожелав удачи в пожаротушении. Почему-то врезалось в память это его теплое и крепкое рукопожатие. Последнее...
Вскоре, встав в "пеленг", наш отряд вступил в бой. Сначала загрохотал шестидюймовками двух башен правого борта "Цесаревич". Носовая... Со среза... Носовая... Со среза. Есть дистанция! После окончания пристрелки начали почти одновременно "Александр", "Ретвизан" и мы. "Суворов" несколько оттянул и открыл огонь позже, по нашим данным.
Японцы нам тоже активно отвечали. Началось с перелетов. Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и, хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.
– Это и есть "чемоданы" ("Чемоданами" в Артуре называли японские длинные снаряды больших калибров. В самом деле: снаряд - фут в диаметре и более 4 футов длины, разве это не чемодан со взрывчатым веществом?)?
– спросил, смеясь, Григорьев. Он опять оказался рядом со мной на юте, у самого кормового каземата, куда я выскочил на минутку взглянуть на то, что у нас делается впереди. Его кормовая двенадцатидюймовая башня была пока вынуждена бездействовать, ведь мы вступали в бой на догонных курсах.
– Они самые... Причем, судя по разрывам о воду, фугасные. Их осколочно-взрывное действие весьма велико. Понятно, что японцы постараются для начала повыбить у нас артиллерию. Это я уже испытал на "Диане". Жаль, что нет здесь "Фудзи". Как бы хотел я с ним поквитаться...
– Да уж, полноте! Поквитались без вас уже. И не плохо! Но нам и остальных вполне достаточно! Они, вон, тоже пристрелку закончили, грязи вам выгребать сегодня придется много!
– хохотнул скаля зубы Григорьев.
"Чемоданы", нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, взрывались со звонким гулом. После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе... Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки... Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени... На переднем мостике кто-то кричал, чтобы бежали за носилками. Я перегнулся через леер.
– Сигнального кондуктора, - крикнул сверху на мой безмолвный вопрос Кусков.