Одна маленькая правда
Шрифт:
Скульптуры в бомбоубежище
Лампочка мигала, не переставая. Мгновение – пугающий мрак, мгновение – завораживающая картина отпечатанного на лицах безумия. Прерывистое дыхание, запирающее слова глубоко в горле, топило мысли и пытающиеся начаться разговоры.
Антон Палицкий напрягал память, пытаясь воспроизвести в голове тот момент, когда бегущая по улице толпа понесла его вперед, как сшибающее корабли течение. Пытался вспомнить, как люди кидались в рассыпную, думая, что смогут
С дрожащими поджилками дирижер разглядывал лица: нахмуренные и задумчивые мужчины, обездвиженные от горя и страха женщины, маленькие, не пойми с чего замолкшие дети и спокойные, как сама смерть, старики. Первая, пухлая розовощекая девушка, теребившая себя за подол платья, вжалась в угол, куда-то туда, куда не доставал свет маленькой лампочки. Мужчина с портфелем, с маленькими впалыми глазами, не мигающими все это время, слегка приоткрыл рот, втягивая через него маленькие струйки подвального воздуха и сырости. Все они – вылепленные войной неумелые скульптурки с потрескавшимися лбами. Они разучились смеяться, знал Палицкий, но думал, что никогда и не умели.
На ступеньках, у самого входа, стоял милиционер – живая кукла театра теней – и изредка выкрикивал что-то на улицу. Тогда, содрогнувшись, в тесное бомбоубежище вваливались еще несколько человек и, заняв свои места на общем пьедестале, застывали, как неприметные экспонаты заброшенного музея.
Еще раз мигнув, лампа погасла.
Свет опустил на глаза горожанам тяжелые веки.
Теперь оставались только звуки: взрывы бомб и крик дежурного милиционера.
Сумасшедший
Только крысы пробираются так тихо.
Дикая тишина, непривычная после грохота бомб, безразмерные столбы пыли, мирно оседающие на землю и аккуратные, едва лишь шуршащие шажки людей, выбирающихся из подвалов. Людей, уподобленных крысам, скрывающимся от кота и не смеющим издать даже самого тихого писка. Они озирались, будто бы заброшенные в новый, неведомый им мир, и с удивлением рассматривали развалины города. Но они не изумлялись бы так сильно, если бы не заметили среди этой разрухи человека, стоящего на коленях с закрытыми глазами и крепко сжимающего в руке скрипку, как смертоносный клинок, которым он только что заколол множество врагов и теперь, согнувшись над прахом, беззвучно оплакивал их бренные души.
– Он, наверное, душевнобольной. – Тревожно шептали старушки. – Совсем жизнь не дорога. Смотри, смотри-ка, стоит, ни жив, ни мертв, прямо посреди адского пекла. Боги или бесы сохранили ему жизнь? А может, и правду говорят, что дуракам везет?
– Это же он играл во время бомбежки. – Народ обступал музыканта кольцом, как толпа зевак собирается вокруг арены с тигром, опасным, но загнанным животным.
– Вы тоже слышали это? Я думал, мне почудилось.
– Нет-нет, и я слышал эту мелодию.
Музыкант поднял голову, спутанные его волосы ниспадали на глаза,
– Так вы все слышали?
– Почему ты играл? – Спросили его из толпы.
– Потому что мне было страшно.
– И ты не нашел ничего лучше, как ухватиться за свою скрипку и извлечь из нее пару звонких нот?
– Не нашел. – Спокойно согласился скрипач.
– И тебе это помогло?
– Как видите, помогло. Вы разве не заметили, что стало тише?
– Он, однозначно, сумасшедший. – Заключил кто-то. – Вам нечего на него смотреть. Уходите!
– А может, он награжден небесами? Они даровали ему жизнь не просто так, и неспроста звучала на всю улицу эта серенада. Он – особенный. – Запротестовали с другого боку.
– Все психи кажутся особенными! – Парировали скептики. –Особенными в своей ненормальности!
– Он просто отличается от нас, вот и все. Его музыка спасла нас.
– Нас спасло укрытие!
– Воля небес!
– Стены подвала!
Кольцо вокруг музыканта сжималось, люди кричали друг на друга, пытаясь доказать свою правоту. Одни роняли соперников на землю и брали верх силой, другие обладали несказанно громким голосом, а третьи… они просто оставались при своем мнении.
– Не надо превозносить больного в свой культ!
– Вы не видите очевидного!
Все больше и больше вокруг одного человека разрастались споры, все больше и больше людей были готовы перегрызться ни за что.
– Вас спасли вы сами. – Поднимаясь, произнес Дубай. Очень тихо, но все почему-то его услышали.
– Так открой же, зачем ты все-таки играл?
– Чтобы унять свой страх. Я спасал себя. – Объяснил он и прошмыгнул сквозь толпу.
Милиционер кричал, чтобы все разошлись по домам.
Несколько тел валялись на пыльной дороге.
Оглянись
Падал пепел от сигарет. Люди клялись себе во всем, что приходило им на ум: что они обязательно выстоят, что получат то, за что дрались и будут драться, чтобы изменить мир. Они оглядывались назад, на затвердевшее варево прошлого, но видели лишь его осколки. Они держали в себе боль, ведь с нею было проще идти вперед, а над их головами пролетала последняя стая птиц.
Опускалась пыль и грязь. Люди молчали, храня в себе смутные проблески надежды. Они хотели сражаться и не хотели войны, они заглядывали в будущее, надежно покрытое плотным покрывалом, и сопротивлялись тому, чтобы лишний раз подумать о нем. Но они все еще держали в себе эту боль, как привязанную к гнезду стаю птиц. А над их головами тяжело шагали тучи.
Пришла ночь. Она не требовала никаких изменений, уводя за руку в свои недра молодого музыканта. Она была постоянной и той единственной, кому можно было довериться и ни в коем случае нельзя было доверять. Ты идешь вместе с ней, о наивный Лев Дубай, плотно сжав ее холодное запястье. Оглянись, оглянись же назад и подумай! А хотя, лучше не смотри по сторонам и просто шагай вперед. Только вот, отпусти своих птиц, ты все равно не полетишь вместе с ними.