Одна минута и вся жизнь
Шрифт:
— Ты не можешь запретить мне видеться с ними, — зашептала она. — Это жестоко, Дана, пожалуйста, я не буду останавливаться здесь, я найду гостиницу, чтобы видеть их, иногда, нечасто, хоть раз в месяц…
— Лидия Петровна, о чем вы? — Дана садится рядом с ней и обнимает ее за плечи. — Что вы говорите, вы сами себя слышите? Я вас вовсе не прогоняю, живите с нами, переезжайте насовсем. Да мне и в голову не приходило, что вы думаете такое!
— Ты… ты правду говоришь? — Лидия Петровна подняла на невестку глаза. — Я могу остаться?
— Господи, твоя воля! Конечно, можете. Да с чего вы
— И кроме тебя. — Лидия Петровна берет ладонь Даны. — Ты — жена моего сына, мать моих внуков. Ты — моя дочь тоже, как Стасик был сыном твоим родителям. Ты прости меня, я была виновата, но это все не со зла, я…
— Я понимаю. Не надо извинений.
Жизнь понемногу текла. Вадик приезжал уже к двум крестникам, и Лека восторженно визжал, катаясь на его могучих плечах. Лека рос веселым и смышленым мальчиком, но иногда его голубые глазки смотрели так знакомо — словно внутрь себя. И тогда он мог просто сидеть и рассматривать какую-нибудь картинку. О чем он думал? Кто знает, о чем думает двухлетний ребенок, глядя на рисунки в книжке…
Аннушка уже умела читать и ходила в школу. Лидия Петровна возила ее туда и забирала домой. Она очень гордилась внучкой, умницей и красавицей, настоящей маленькой дамой. Дана все-таки сорвиголова, это Лидия Петровна всегда чувствовала в невестке, а вот в Аннушке текла кровь Ярошей, а в этом роду все женщины были настоящими дамами.
Быт как-то налаживался. Денег хватало, все были здоровы, Дана научилась жить сегодняшними радостями, но свет в ее жизнь так и не вернулся. Иногда она вставала ночью и бродила по дому. Тоска гнала ее, и она металась по комнатам, а Лидия Петровна со страхом прислушивалась к ее шагам и не засыпала, пока не убеждалась, что Дана тоже спит. Она боялась, что невестка что-нибудь сделает с собой в одну из таких ночей.
— Тебе нужно доктору показаться.
Вячеслав Петрович, взволнованный рассказом свахи, приехал сразу же. Хорошо еще, что у нее хватило ума рассказать ему, ведь это с дочкой, похоже, уже давно происходит.
— Если ты боишься, что я покончу с собой, то напрасно. Пока у меня есть дети, я буду жить.
Дана терпеть не может обсуждать подобное. Это ее мир. Никто не должен в него лезть.
— Ты уверена? — спрашивает отец.
— Я тебе обещаю. Пока у меня есть дети, я функционирую как биологическая единица. Все, точка.
Вячеслав Петрович вздрогнул. В голосе Даны не слышно живых ноток. Так мог говорить робот — тихо, без интонаций, без эмоций. Но он знал, что настаивать здесь бессмысленно, поэтому уехал домой с тяжелым сердцем. А жизнь продолжалась, и Дана не могла этого изменить.
Они уезжали и гостили в Белгороде, иногда — по несколько недель. Или Лидия Петровна уезжала с детьми, а Дана оставалась в доме, чтобы слушать тишину или бродить по саду. Сад, посаженный Стасом, буйно разросся. Дана ухаживала за ним. Иногда приезжал Вадик, которому Таня уже подарила сына, но сама она к Дане не приезжала. Таня представить себе не могла, как посмотрит подруге в глаза. Она вынесла себе приговор и сама привела его в исполнение.
Осенью Аннушка пошла во второй класс. Они все поехали в школу, чтобы посмотреть, как она, наряженная в розовое атласное платьице, с букетом белых роз, войдет на школьный двор — и все глаза обратятся к ней. Дана видела, как разглядывают Аннушку высокие старшеклассники.
— Наша девочка приковывает все взгляды. — Лидия Петровна сияет от счастья.
— Да, я вижу. — Дана встревоженно озирается. — И мне это не нравится. Лидия Петровна, надо вам приезжать за десять минут до конца последнего урока, чтобы уже в дверях класса взять ее за руку.
— Ты что думаешь, я этого не понимаю? Я именно так и делаю. Даночка, ты посмотри на нее, она просто королева!
— Я знаю.
— Все будет хорошо.
— Скромнее надо девочку одевать. — Голос из-за спины показался Дане знакомым. — Вырядили, как на бал.
— Мама, ты не права.
Дана обернулась. За спиной стояла Вика. Их глаза встретились, и обе вздрогнули. Пустота столкнулась с пустотой.
— Здравствуй, Дана.
— Привет.
Лека, сидящий у Даны на руках, уронил игрушку, Вика подняла и протянула ему.
— Как его зовут?
— Алеша.
— Он похож на… — Вика не смогла произнести имя «Стас», горло перехватило.
— Да. Похож. А ты почему здесь?
— Моя дочь учится в параллельном классе с твоей.
Они обе молчат. Вике многое хочется сказать сопернице, но она натыкается на пустой взгляд Даны и молчит.
— А-а, так это наша Даночка! Явилась сюда! — Голос напоминает змеиное шипение. — Вика, не смей стоять рядом с этой…
Дана поворачивает голову. Ирина Степановна совсем постарела, и ее черты исказила злоба. Говорят, женщина в старости имеет то лицо, какое заслужила. Лицо Ирины Степановны потемнело, и она стала напоминать злую колдунью. Эта еще нестарая женщина возненавидела весь мир. Когда-то она была уважаемым человеком, а теперь кто? Книг везде навалом, магазины все битком, без дефицита она превратилась из королевы в прислугу. Никто не завоевывал ее расположения, никто не искал с ней знакомства.
Разрыв Вики и Стаса Ирина Степановна восприняла как личное оскорбление. Она сразу поняла, что Стас — редкая удача для любой женщины, тот самый принц, которого ждет каждая, но не каждая получает. И Ирина Степановна всячески поощряла роман дочери. И вдруг в одну секунду все рухнуло. Появилась эта потаскушка — и конец. Ирине Степановне и в голову не приходило, что если все вот так быстро разрушилось, то, возможно, ничего серьезного и не было. Нет. Она из тех людей, которые постоянно ищут виновного во всех своих бедах. И вот теперь — эта встреча.
Ирина Степановна сразу поняла, чья дочь эта девочка в розовом атласном платье, красивая, как принцесса из сказки. А ее внучка похожа на это нич-тожество, Юрку. Почему такая несправедливость? Одним — все, другим — шиш с маком?
— Что, угробила мужика? И много тебе досталось? Видать, не очень. Так тебе и надо, шлюха общежитская, и место тебе на помойке, ишь, вырядилась…
Увесистая оплеуха прервала излияния мегеры. Лидия Петровна, в белом костюме и шляпке, брезгливо стянула с руки белую ажурную перчатку, которую измазала в крови, хлынувшей из носа злобной бабы.