Одна жизнь
Шрифт:
– Сами понимаете, воинский эшелон. Надо знать, кого прицепляешь.
Дагмарова воскликнула, что это очень правильно, никто не в претензии, наоборот, все вышло хорошо, даже приятно видеть, когда такой порядок...
Все стали, ободрившись, расспрашивать, когда их прицепят и скоро ли пойдет поезд.
Леля в это время стояла в стороне от всех, держа наготове узенькую бумажку с фиолетовым штампом и печатью, какие были у каждого актера.
– Я еще осталась непроверенная!
– насмешливо проговорила она, остановив командира, собравшегося было уходить.
– Ну давай, - нехотя сказал
Леля заметила, что его глаза вдруг точно запнулись, остановившись на каком-то слове. Молча он протянул бумажку обратно и быстро отвернулся. С удивлением глядя ему в спину, она увидела, что уши у него слегка покраснели. "С чего он?" - подумала Леля и невольно перевела взгляд на собственное удостоверение. Ага, вот оно что! Прочел: "актриса"... Ну что ж, так ему и надо!
Через полчаса к вагону быстрым шагом, весело переговариваясь, подошла команда красноармейцев во главе со стариком стрелочником. Солдаты облепили вагон со всех сторон, с криком и смехом сдвинули его с места и покатили по направлению к станции, куда им показывал стрелочник.
Вагон был прицеплен самым последним, в конце состава, и на ходу его бросало и трясло вдвое больше обычного.
Снова мирно потрескивали щепки в чугунной печурке, и все, собравшись вокруг нее, долго пили чай.
Леля выползла к чаю из своего закутка, как всегда, последней, с трудом оторвавшись от книжки. Уже был заколот свирепый Тибальт и изгнан Ромео, уже сама Джульетта, ужасаясь проснуться в склепе среди мертвых предков, после всех колебаний и метаний приняла снотворный напиток и наутро около ее ложа зарыдали родные, когда поезд со все замедляющимся стуком колес подошел к станции и остановился. Леля поскорей отложила книжку, чтоб успеть успокоиться, прежде чем показаться на глаза людям.
Неожиданно администратор труппы Маврикий вскочил с места, зашипел и замахал руками: "Попрошу всех!.. Товарищи!.. Идет самый главный военком" и, бросившись к двери, самоотверженно выпал из вагона на землю, минуя лесенку.
Непринужденно сочетая воинскую четкость с штатской развязностью, он щелкнул каблуками, кинул руку под козырек и вслед за тем сорвал с головы шляпу, поклонился широким жестом хлебосольного боярина.
Знакомый Леле угрюмый молодой командир довел до вагона военкома и отошел в сторону.
Военком поздоровался со всеми и с любопытством заглянул в вагон.
– Значит, вы театр?
– сказал он, продолжая с любопытством осматриваться.
– Очень удачно, что нам по дороге. Какие пьесы вы собираетесь играть?
– Труппа сформирована под моим руководством, - торопливо спускаясь на платформу по лесенке, заговорил режиссер Павлушин.
– Мы считаемся при Главполитпросвете, а там, вы знаете, засели консервативные элементы... у нас есть обычные пьески, но мы хотели бы отказаться от них. Вы же понимаете! Свершается революция во всех решительно областях жизни. Новое искусство приходит на смену каноническому буржуазному театру с его пятиактными спектаклями всяких этих Коршей и Малых. От Леонидов Андреевых, Чеховых и Арцыбашевых мы оставим только чучела в музеях! Мы вернем театр к его народным истокам, к площадному действу, к культу Диониса, мы возродим скоморохов, народных игрецов и дудошников.
– Павлушин вдруг запнулся и с тревогой посмотрел на военкома.
– Вот оно, значит, как?
– благодушно проговорил военком.
– Ну что ж, пошли к нам в штабной вагон. Решим практические вопросы.
Через минуту от головы до хвоста состава прокатился знакомый лязг и перезвон буферов, и поезд медленно двинулся дальше.
– Болтун и щенок!
– с презрением произнес Кастровский.
– Дудошника я ему стану играть!
– Не принимайте этого к сердцу, дорогой Алексей Георгиевич, - сказала Дагмарова.
– Все очень просто... Павлушин добивался постановки у Корша. Его не пустили, и вот теперь он готов всех и все решительно отменить. Устроится в приличном театре и будет ставить, как все.
Кастровский все кипел и никак не мог успокоиться.
– Я же не против новаторства! Разве что-нибудь говорю против Станиславского? Он ведь актеров спиной к зрителям посадил! Это же чушь, нелепость, а у него получилось!
Дагмаров, подзадоривая, засмеялся и сказал:
– Да, зато у него актеры играют кто Кота, кто Хлеб, кто Молоко. Ты бы согласился?
Кастровский окинул Дагмарова, как он умел, уничтожающим, презрительным взглядом свысока, так, точно собеседник стоял под ним, на улице, а он смотрел на него сверху, с балкона второго этажа.
– У Станиславского, милый юноша, я соглашусь играть хоть сосиску, потому что у него в сосиске будет больше души, чем у другого в короле Лире! Да-с!..
Завязался беспорядочный актерский спор о душе, таланте, вдохновении и перевоплощении, о Мочалове и Сальвини, которых никто из них в глаза не видел. На разъезде поезд опять остановился, и в вагон вернулись Маврикий с Павлушиным. У Маврикия был вид кавалериста, вырвавшегося после лихой рубки из удачной атаки.
– Порядок!
– провозгласил он, вскарабкиваясь по лесенке.
– Уже зачислили на довольствие. Будем получать боевой паек.
– А теперь попрошу всех ко мне, - хмурясь с сосредоточенным видом, сказал Павлушин, хотя все и без того стояли вокруг него.
– Мы с военкомом обо всем договорились. Не будем забывать, товарищи, враг у ворот. Все силы надо бросить на разгром беляков!.. В общем, пока будем играть "Бедность не порок", а готовить "Баррикаду Парижской коммуны"... Это, конечно, рутина, театральщина, но приходится делать уступку политическому моменту. Притом я уже кое-что придумал. Знаете, кто у нас будет играть палача французской революции генерала Галифе?
– Гусынин...
– саркастически пробормотал Кастровский.
– Да, Гусынин! У вас кривые ноги, Гусынин? Мне нужны кривые ноги!
– Ну уж, не то чтобы так уж...
– обидчиво начал мямлить Гусынин. Хотя, конечно, если надо...
– Это отлично! Понимаете, мы решим образ в плане клоунады, даже буффонады! Это полный кретин. Он отдает приказ о расстреле рабочих и после этого начинает напевать арию из оперетки. Вдруг падает со стуком стул, и у него схватывает живот от страха, и он убегает, держась за штаны... Доставайте роли, будем сейчас же репетировать!