Однажды в Америке
Шрифт:
Глава 37
На Бродвее пробил час окончания дневных спектаклей. И всю дорогу до ресторана нам пришлось пропихиваться сквозь толпы вытекающих из театров зрителей. Из ресторана Макс позвонил в главный офис и получил приказ, в котором нам предписывалось немедленно отправляться в Чикаго вместе с «оборудованием». Мы торопливо проглотили еду и поспешили в гараж, где загрузили все «оборудование», включая ручной пулемет, в отсек под днищем «кадиллака». В девятнадцать тридцать мы уже находились в пути. Всю дорогу мы гнали, сменяя друг друга за рулем, и к полудню следующего дня прибыли
Само дело было коротким. Оставив многочисленные кровавые метки на углах чикагских улиц, мы вернулись в Нью-Йорк уже через семнадцать часов после прибытия в Чикаго. Мы сразу же заехали в бани отеля «Пенсильвания» и потом отсыпались там же в течение пятнадцати часов. В три часа утра я покинул отправившихся попариться приятелей и, поймав такси, поспешил к себе домой. Я попытался сообразить, сколько времени меня там не было. Получалось, что мы расстались с Евой четыре дня назад. Мне было интересно, поселилась ли она в моем номере. Было бы прекрасно, если бы она это сделала.
Я чувствовал себя возвращающимся из деловой поездки мужем и подумал, что надо будет ей что-нибудь подарить. По дороге я задремал и погрузился в кошмарный сон. Ужасное видение ожило перед моими глазами. Призрачные марионетки танцевали и вопили под монотонное «тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та» пулеметной дроби и по одной исчезали под струями горячего свинца до тех пор, пока не наступила полная, оглушающая тишина. Эта тишина была хуже, чем вопли и монотонное «тра-та-та» пулемета. Она холодом разлилась по моему животу. Я почувствовал, что болен, смертельно болен.
Когда мы приехали, я с трудом вылез из машины и нетвердой походкой направился к стойке, чтобы взять ключи. По дороге меня перехватил гостиничный детектив Свини. Мы обменялись приветствиями, и он сказал:
— Эта крошка въехала в твой номер. Сейчас она наверху.
— Спасибо, Свини, — ответил я. Взяв ключи, я поднялся наверх и тихо открыл дверь. В номере было темно. Я ощупью добрался до ванны, умылся и переоделся в пижаму. Потом осторожно забрался под одеяло, и мое сердце затрепетало от волнения. Ева была здесь. Она прижалась ко мне, обвилась вокруг моего тела и прошептала:
— Привет, Милашка!
Светлая грусть наполнила мое сердце. Ева начала ласково перебирать мои волосы. Ее руки дарили мне ощущение безопасности, я чувствовал себя так, словно вернулся в тихое, скрытое от всего мира убежище.
— Милашка, скажи что-нибудь, — сонно пробормотала она. Кроме слов «Ева, я люблю тебя» больше ничего не приходило мне в голову. Она вздохнула и больше ни о чем меня не спрашивала.
Я заставил ее бросить работу танцовщицы, и большую часть времени мы проводили вместе. Меня изумляло, насколько я к ней привязался. Я не мог поверить, что могу быть счастлив только с ней одной, но я был. Я наслаждался, покупая ей одежду и все, что она желала иметь. Вместе мы ходили по клубам, театрам, ресторанам, на скачки. Чем больше я смотрел на нее, тем больше восхищения и уважения она во мне вызывала. Она умела интересно рассуждать. Она была умна и имела представление обо всем на свете. Меня она любила, по отношению к другим вела себя с той надменностью, которая очень ее украшала. Я восхищался ее манерой одеваться. В любой ситуации ее наряды выглядели безупречно. Меня не интересовало ее прошлое. И она, в свою очередь, никогда не задавала вопросов о моих делах. Я настоял, чтобы она отказалась от своей возмутительной привычки носить накладную грудь. Она мне нравилась такой, какой была. Она объяснила, что единственной причиной, по которой она это делала, была озабоченность карьерой танцовщицы.
В течение нескольких месяцев после рейда в Чикаго не происходило ничего существенного. Затем нам сообщили, что Везунчик и его партнер Вилли стали доставлять профсоюзу серьезные неприятности. Мы навестили их, когда они отдыхали в «Райском саду». Они вели себя дерзко и ничего не хотели слушать. Еще через несколько дней Везунчик впал в неистовство и отправил в больницу профсоюзного активиста Джимми. К счастью, рана, нанесенная шилом для льда, оказалась поверхностной. Мы получили приказ навсегда отлучить от мира Везунчика и его партнера.
Я понял, что должен отправить Еву из города. На это были целых две причины. Во-первых, я не хотел, чтобы она каким-нибудь образом оказалась замешана в моих делах, если во время разборок с Везунчиком возникнут осложнения. Во-вторых, мне не нравилось, каким образом на меня действует ее присутствие. Только от одной мысли о ней я размягчался и терял способность к энергичным действиям.
Когда-то она упомянула, что ее родители живут в Северной Каролине. Поэтому я дал ей две тысячи долларов и отправил ее — навестить их.
Тем же вечером мы пошли в «Райский сад», чтобы произвести разведку. Мы вовсе не ожидали обнаружить там Везунчика или Вилли. Заведение оказалось закрытым.
На улицах было слишком много прохожих, поэтому мы отказались от мысли выломать дверь. Мы зашли в закусочную на углу и заказали бутерброды и кофе. Во время еды я предложил, чтобы Косой сгонял за Веселым и привез его сюда вместе с его отмычками. Макс согласился. Косой что-то обиженно проворчал себе под нос, проглотил остаток бутерброда и вышел.
Спустя полчаса Косой вошел в закусочную вместе с улыбающимся от уха до уха Веселым Гонифом. Мы проводили Веселого до закрытой двери. Он извлек связку отмычек и приступил к работе. Через некоторое время он прошептал:
— Чертова дверь закрыта изнутри. Похоже, там кто-то есть.
Он достал из кармана перочинный нож и начал ковыряться им в замочной скважине. Изнутри донесся звук упавшего на пол ключа. Еще через пять минут Веселый распахнул дверь. Мы зашли внутрь. Там было темно, как в погребе. Я начал шарить по стене, ища выключатель. Отыскав его, я шепотом сообщил об этом Максу. Макс скомандовал остальным, чтобы они приготовили оружие. Я нажал на выключатель.
Мы впятером стояли в ярко освещенном зале. Пять наших револьверов глядели в сторону танцевального помоста. Место походило на бойню. На полу в луже крови неподвижно лежал Теодор. Справа от него лежал Горилла Вилли. Его лицо представляло собой бесформенную кровавую маску. Большой Майк сидел в кресле с короткой бейсбольной битой на коленях. Я вгляделся в его лицо. Мне показалось, что он находится в пьяном оцепенении.
Я потряс его за плечо. Он медленно поднял голову и посмотрел на меня остекленевшими глазами.