Однажды в Бишкеке
Шрифт:
В тот год мы много говорили о будущем. Джейн дебютировала в только что появившемся киножурнале «Ералаш». Она сыграла девочку, которая сидит одна дома перед маминым трюмо, мажется ее косметикой и примеряет ее гардероб. А в квартиру в это время проникают грабители. Увидев страшное чудовище, они в панике убегают. Джейн собиралась стать великой актрисой.
Мои успехи были неброскими, но глубокими. Я не собираюсь грузить читателя чистой математикой — знаю, что многие к этому не готовы. Но дело в том, что я и сам к этому не готов. С некоторых пор математика доступна мне только в изложении для чайников. Так что не бойтесь.
Теорема Гёделя начинается
Парадокс брадобрея оказался в двадцатом веке раковой клеткой, разросшейся в опухоль. Как это всегда бывает, перед тем, как занемочь от страшного недуга, математика пережила небывалый подъем. В 1913 году Рассел и Уайтхед опубликовали фундаментальный труд «Принципы математики». Они показали, что вся математика сводится к логике. Это как если бы сегодня физики объявили, что закончили создание «теории всего», то есть получили универсальные законы Вселенной. Такой понт бросили математики в 1913 году. Но раковая опухоль росла, фундаментальный труд обнаруживал трещину за трещиной, пока не был окончательно погребен теоремой Гёделя о неполноте. Эта теорема, которую можно интерпретировать и так, и этак, в конечном счете утверждает, что бывают ситуации, в которых невозможно отличить правду от кривды.
Теорема Гёделя беспощадна, как классическая бесконечность, в которой гипотетический несчастный обречен вечно прибавлять и прибавлять единицу. Теорема Гёделя настойчиво заставляет нас поверить в то, что истины не существует в принципе. Я рассказывал, как начал переосмысливать бесконечность еще в детском саду. За полгода я сильно продвинулся в формализации своих идей, и к осени семьдесят второго вновь косился на теорему Гёделя, потому что она, по-видимому, была верна только в условиях классической бесконечности, а вот в условиях моей новой бесконечности могла оказаться ложной.
Ботвинник однажды заметил, что шахматная ситуация — это просто бытовая ситуация, с которой нужно спокойно разобраться. Нечто подобное этой мысли крутилось у меня в голове по поводу теоремы Гёделя. Помню, как пришло озарение. Я шагал через наш двор, весь покрытый разноцветными осенними листьями. А в нашем дворе не только дети играли. В нем часто сходились старички и старушки, настоящие деревенские жители, которых их сыновья и дочери, первое городское поколение, перевезли в Москву. У них был свой гармонист, и жарили они в основном частушки. «Тракторист, тракторист! Положи меня под низ! А я встану, погляжу, хорошо ли я ляжу!» Я остановился, как вкопанный. Простоял несколько минут и побежал домой. Я придумал!
Теорема Гёделя берет свое начало в странных петлях — таких, как парадокс брадобрея. Он, конечно же, не единственный. Таких парадоксов много, они повсюду. Самый первый в моей собственной жизни я испытал еще совсем крохой, года в три, наверное. Перед сном я мучился: «Я — плохой. Но если я так думаю, то, значит, я не плохой. Я — хороший. Но если бы я был хорошим, я не стал бы думать, что я плохой». Самый солидный я нашел в книге Норберта Винера «Кибернетика»: может ли Бог создать камень, который сам не смог бы поднять? Здесь странная петля подвергает серьезному сомнению всесильность Господа: если Он не способен создать такой камень — Он не всесилен; если способен, то тоже не всесилен, раз не может поднять.
То, как ограничивает и путает нас простая логика, напоминает естественные бытовые ограничения. Мы же, например, не можем увидеть свое отражение в зеркале со стороны — наши позы ограничены тем, что глаза у нас есть только спереди, на голове. Модель, которую я начал строить, была похожа — хотя их, конечно, еще и в помине не было — на видеокамеру с монитором: разглядывай себя на здоровье в любом ракурсе, не меняя позы! Моя теория неизоморфной бесконечности позволяла встать и посмотреть на лежащего себя, не нарушая рамок выбранной аксиоматической системы.
На формализацию «частушечной теории» ушла вся осень. К Новому году я окончил свой труд. Дедушка Илья не был математиком, но ему хватило общефилософской подготовки, чтобы оценить мое открытие. «Пора вас показывать, Мартын, — сказал дедушка. — Вот только кому? Может быть, Андрею? Пожалуй, Андрею. Да, конечно, именно Андрею! Я договорюсь».
Через несколько дней у нас дома раздался телефонный звонок. Папа снял трубку: «Слушаю! От кого? Повторите, пожалуйста. Что?! Не может быть! Боже мой! Когда? Да-да, конечно, будем! Да-да, записываю. Восемнадцатое февраля, семнадцать тридцать. Ленинский проспект, четырнадцать. Двести третий кабинет. Спасибо! Огромное спасибо!»
Папа повесил трубку и посмотрел на меня долгим странным взглядом. «С тобой хочет увидеться академик Колмогоров».
Я вернулся в диванную. Чингиз продолжил:
— Лекции Зингера помогли мне многое расставить по местам в собственной башке. Про демократию он говорил примерно так: «Наше время страшно не ядерной бомбой и не международным терроризмом. Есть угроза пострашнее: наш язык расползается, как старый шотландский плед. Профанация значений и утеря смысла достигли таких масштабов, что, кто знает, может, человечеству стоило бы заткнуться и помолчать годик-другой — авось пронесет, Бог милостив. Но нет, мы продолжаем чесать языками, много, избыточно, безответственно! И вот все повторяют, будто заклинание какое из Гарри Поттера: „Демократия! Демократия!“ А этих демократий в мире десятки, больше сотни. И все разные. И ни про одну из них нельзя сказать, что она справедлива. Стремление к демократии, лишенной конкретного наполнения, так же глупо и преступно-легкомысленно, как благодушные разлюли о том, что любовь спасет мир. Благодушие! Этого добра западные демократии напихали нам в мозг — будьте любезны! А я вам так скажу, и пусть меня уволят после этого на хрен из Оксфорда: есть сегодня страны, которым не демократия нужна, а мудрый правитель! Потому что в этих странах нет электората, способного на ответственный выбор. Так пусть же будет у них хотя бы монарх, который возьмет на себя всю меру ответственности и убережет своих подданных от войны и голода, от безграмотности, от общественной дикости. И, предвосхищая вопросы о всяких там равных возможностях, скажу: общество равных возможностей столь же немыслимо, как общество одинаковых индивидуумов. В конце концов, главное, чего добилась европейская цивилизация, это умение проводить тонкие дистинкции. Так что не будем вести себя как дети и прикрываться означающим, за которым отсутствует означаемое. Забудем слово „демократия“! Сегодня для некоторых стран демократия — это упадок и потеря пассионарности, а просвещенный монарх — это как раз меритократия, власть лучших, в которую бездумно верят благодушные болваны от футурологии!» Примерно так говорил Зингер. Как тебе?
Даже в пересказе звучало весьма похоже на дедушку Илью. Я сказал:
— Но ведь ты рассчитываешь, что тебя изберут демократическим путем. Ты надеешься, что за тебя проголосует большинство. Ведь даже если ты и есть тот правитель, которого заслуживает киргизский народ, у тебя нет возможности узурпировать власть силой.
Чингиз усмехнулся.
— Во-первых, есть. Но об этом как-нибудь после. А во-вторых… Ты себе представляешь, что ждет страну, если к власти придет Кургашинов? Пендосов в кабаке видал? Это военнослужащие американской авиабазы «Манас». Чувствуют себя в городе хозяевами. А когда Кургашинов придет к власти, страна станет просто сырьевым придатком США. Мой папа противостоял этому как мог. Кургашинов сдаст все. Он беспринципный бандит.
— Ну а какой же план у тебя? — спросил я.
— Золото, — ответил Чингиз. — В моей стране реально много золота. Его воруют. Наши прииски отданы на откуп американцам. А мы и пикнуть не смеем. Потому что, как только мы пикнем, прекратится американская финансовая помощь. Мы ведь по уши в долгах. Но я национализирую золотые прииски, а американцев заставлю реструктурировать национальный долг. Это, Мартын, и называется цивилизация против варварства. В мое правление кыргызстанцы должны стать сытыми и образованными. Тогда и наступит время говорить о демократии. Ты хотел бы стать министром просвещения в моей стране?