Однажды в СССР
Шрифт:
– Здесь я решаю, кого брать, а не замминистра! А ты вот что – за два дня должен на работу устроиться с лимитной пропиской. Сумеешь? – так же быстро остыв, как и воспламенился, обратился он уже к Ромке.
– Конечно сумеет! – быстро ответил за него Шукленков и, снова схватив за руку, потащил прочь из комнаты так же стремительно, как до этого втащил в неё.
– Спасибо! – извернувшись уже в дверях, успел крикнуть Ромка, обращаясь как бы ко всем, но глазами встретившись с божественной женщиной. Оказалось, что её глаза умеют смеяться и быть очень тёплыми. А ещё они были совсем молодыми…
Прошёл лишь месяц – а кажется, что целая жизнь. И он уже не был так уверен, что ему всё по плечу и он горы свернёт.
Хлюпало под ногами, и почти хлюпало в носу. Что с ним? Не он ли заставил уважать себя самую отъявленную шпану района? Не он ли видел себя в мечтах героем романов Джека Лондона и Вадима Кожевникова? Блестящим дипломатом и бойцом невидимого фронта одновременно. Но как может его сегодняшнее положение привести к этой цели? Да и реальна ли она? Он ни с кем не делился своими мечтами, кроме Женьки – единственного друга, но тот остался в Пензе и находится в похожем положении – не поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, вернулся домой и устроился работать в морг. Бр-р-р. Чтобы себя испытать. Письма идут долго. Телефона у Женьки дома нет. Он пару раз звонил ему по межгороду на работу, и один раз его даже позвали, но много ли скажешь по телефону, сквозь треск и помехи на линии. А поделиться и услышать слова поддержки и совета хочется когда плохо, а не когда и сам знаешь, что делать.
Что-то он запутался. Может, и правы были одноклассники, что остались дома и поступили кто в политех, кто в пединститут, а большинство – в техникумы, в том числе и советской торговли. Помнится, он смеялся над таким мещанским, как ему казалось, выбором. А сейчас сам торгаш. И что, приблизился он к своей мечте? Да и в чём конкретно она заключается? Тогда всё было очевидно. Поступит в МИМО на специальность «международные экономические отношения». Закончит на отлично. Поедет на ответственную работу за границу, где будет твёрдо отстаивать экономические интересы первого в мире государства рабочих и крестьян. Перехитрит алчных буржуев, зарекомендует себя. Его заметят, он будет подниматься по карьерной лестнице и дорастёт наконец до самого верха. А вот тут-то и произойдёт самое главное. Наверху, найдя единомышленников и используя власть как рычаг, они подточат систему изнутри и свергнут наконец это престарелое Политбюро, предавшее идеалы революции, и исправят все ошибки – вернут стране подлинные «свободу, равенство и братство»! А на меньшее он не согласен!
Был не согласен. А сейчас? Все вокруг имеют конкретные планы в жизни и как-то претворяют их в меру сил и способностей, а он даже поделиться своими не может – засмеют. Реальность – то, что ему за воротник капает дождь, он хочет есть и спать. А жрать у него нечего. Значит, надо идти к Людмиле. Она, конечно, покормит, но и останется у него, как пить дать. А рано утром – на работу, и опять двенадцать часов однообразной рутины, действительно, за какие-то несерьёзные сорок рублей в месяц, на которые не то что прожить, пропитаться невозможно. А Олег чуть ли не каждый день по столько зарабатывает и имеет совершенно чёткую и реальную установку в жизни, которая вызывает восхищение у той же Людмилы, да у всех вокруг. И он постоянно зовёт его с собой, говорит, что в этом нет ничего сложного, он всё покажет и расскажет, и Ромка сможет точно так же зарабатывать в те выходные между сменами, которые сейчас он проводит в читалке, конспектируя труды классиков или ломая голову над дифференциалами, что никак не приближает его к мечте и вряд ли вообще пригодится в реальной жизни.
Сначала его
Олег был дома. Он лежал на кровати в обуви, закинув ноги на металлическую спинку, и радостно приветствовал друга:
– Привет! Опять грыз гранит науки?
Ромка тоже был рад его видеть – всё-таки Олег был самым близким для него человеком в Москве. Хоть они и расходились во взглядах на жизнь, но при этом Олег был мягким и душевным товарищем, немного суетливым, но открытым и искренним. Несмотря на большую цепкость в жизни, он внутренне признавал негласное лидерство Романа в их тандеме. На самом деле это удивительное качество чувствовали все окружающие. Не только девчонки, но даже взрослые мясники на работе относились к Ромке с непонятным для них самих уважением. Будучи вдвое моложе, он как-то естественно устанавливал дистанцию в отношениях. Первоначальные попытки посылать его за водкой и другие проявления «дедовщины» наталкивались на вежливый, но твёрдый отказ, что не вызывало желания их повторять. При этом он выполнял всю, в том числе и грязную работу, которая обычно достаётся новичкам: убирался в подсобке, мыл «тупички» – большие тяжёлые топоры для разрубки туш и многочисленные ножи. Но делал это с неуловимым чувством собственного достоинства, как бы подчёркивая, что сам считает это необходимым и правильным, а не потому что его заставили.
– Привет! У нас есть что-нибудь пожрать?
– А чё, ты не хочешь к девчонкам сходить? Они там наготовили и сидят киряют. Я заглядывал, но они не позвали. Но тебя-то Людка накормит. Прикинь, рижский бальзам пьют. Пятнашку на чёрном рынке стоит!
– Слушай, не хочу. Она же потом «на хвоста сядет». А я спать хочу «как из ружья», и утром на работу. Она-то смену сдала.
– Во даёшь! Если бы мне Люсьен дала, я бы и про работу, и про всё на свете забыл! Такие сиськи!
– Выражайся поаккуратнее. Короче, хавчик есть?
Олег молча полез под кровать и достал банку болгарских консервов «Голубцы в томатном соусе».
– Хлеба нет. Хочешь, сгоняю в сорок шестую?
– Нет. Спасибо. Отлично! А ты сам-то ел?
– Я в ресторане «Спорт» поужинал. Как человек. И на такси домой приехал!
Это по-детски наивное хвастовство развеселило Романа:
– Человек! Ну да, куда уж нам, простым смертным, до тебя? Люди – только те, кто в ресторане рассиживает и на такси разъезжает. То есть буржуи. А ты читал «Повесть о настоящем человеке» Полевого?
– Конечно! Её же по литературе проходили. Только я не помню, про что там.
– Ну ты даёшь! Я её семь раз перечитывал! Это повесть об Алексее Мересьеве – лётчике, которого сбили над вражеской территорией, и он восемнадцать дней с отмороженными ногами до линии фронта полз. А потом без ног воевал на истребителе и сбил пять фашистских самолётов. Там, когда он сомневался, что научится летать на протезах, ему комиссар сказал: «Но ты же советский человек!»
Повисла тишина. Ромка ножом открыл консервную банку и ел оттуда, не разогревая, – лень было сгонять на кухню. Зря, конечно. Холодные голубцы были отвратительными на вкус, но голод утоляли. Олег молча смотрел в окно. Видно было, что его задели последние слова товарища. Наконец он повернулся: