Однажды в СССР
Шрифт:
Такой взгляд на отношение к деньгам родился в качестве компромисса с собственной совестью, когда он после долгих сомнений и колебаний принял-таки осознанное решение фактически преступить закон и заняться бизнесом. Ему казалось, что скромность в быту может служить индульгенцией против прежде всего внутреннего осуждения за измену идеалам. Другое дело – тратить деньги на любимую женщину. Окружить её заботой и комфортом – это правильно. Пусть она даст ему хоть один шанс, и он сделает для неё всё, что в его силах. А в его силах уже немало. И очень непростые дядьки внимательно прислушиваются к его словам.
Вот такие неотчётливые мысли крутились в вихрастой голове, пока он дул на негнущиеся пальцы. За окном привычно пробегали огоньки, а во внутреннем кармане аляски уже так же привычно лежали пяток сберкнижек на предъявителя
А потом случилось двадцать третье февраля, и она поздравила его трогательной открыткой. Он снова провожал её до дома и, немного не доходя до уже хорошо знакомого подъезда, вдруг остановился, развернул её к себе и поцеловал в губы. Она явно не ожидала, растерялась, но не отстранилась, а потом даже слабо ответила. Выяснилось, что целоваться она не умеет, и он был на седьмом небе от счастья. Она, казалось, тоже. После этого он решил, что они встречаются.
Их отношения были не похожи на все предыдущие его московские отношения, так же как Катя разительно отличалась от его подружек из общаги. Она не была такой самостоятельной и искушённой в жизненных вопросах, но имела крепкий стержень, силой характера не уступая его бывшим подругам. А уж в плане воспитания, образования и интеллектуальных способностей была выше на две головы. Ему было чрезвычайно интересно с ней. На её фоне он остро чувствовал прорехи собственного воспитания. Чего греха таить, основные университеты он прошёл на улице. Мама много работала, часто ездила в командировки, да и как женщина может правильно воспитать мальчика-подростка? Конечно, она привила ему главное – понятия, что такое хорошо и что такое плохо, но всё остальное он черпал из уличного кодекса чести – может, и не самого плохого, но очевидно не отличающегося изысканностью манер и тонкостью чувств. Впрочем, Катя деликатно не заостряла на этих моментах внимание, и он был чрезвычайно ей за это благодарен, но всё равно испытывал лёгкий комплекс неполноценности. Этой же разницей в воспитании он объяснял себе её сдержанность в проявлении чувств. Так, она отвечала на его поцелуи, но никогда сама не выступала инициатором и не доходила до черты, за которой неизбежным было бы продолжение. Весь его опыт и приёмы в отношениях с женщинами, приобретённые в общаге, казались ему неуместными в отношениях с ней. Он стыдился и собственной страсти, которая неудержимо рвалась наружу, стоило ей оказаться на расстоянии вытянутой руки.
Такие условно целомудренные отношения продолжались ещё какое-то время, но всё же природу не удалось смирить никаким воспитанием. Он несколько раз приглашал её в театр, доставая билеты на самые модные постановки, она с удовольствием принимала приглашения, ненавязчиво в процессе последующего обсуждения спектаклей формируя его девственный вкус. Но вот наступило Восьмое марта. Накануне он подарил ей цветы и пригласил в ресторан на следующий день. Она слегка опешила, потому что в рестораны, кроме как пару раз с родителями, ещё не ходила. Даже в окружавшей её тусовке, состоящей из золотой молодёжи, это было не принято. Не в культуре было. Как-то по умолчанию считалось, что рестораны – это всё-таки совсем для взрослых, и то не для всех. Вот завалиться к кому-нибудь домой, в шикарную квартиру на Малой Бронной, или даже устроить крутую вылазку на дачу на Николиной Горе в отсутствие предков – это да! А ресторан – мест нет, даже если все столики свободны, дорого по-настоящему, да и как-то страшновато – публика специфическая, обслуживающий персонал высокомерно неприступен, салфетки крахмальные, наконец. Она колебалась. С другой стороны, было очень любопытно, чем ещё удивит её этот скромный необычный парень. Её парень? В итоге согласилась при условии, что они идут в ресторан днём – обедать. Вечером там, наверное, совсем вертеп какой-то. С цыганами!
Ресторан был очень известный. Она до последнего не верила, что их туда пустят. Пустили, и не просто. Ромка только кивнул, а швейцар тут же расплылся в угодливой улыбке, согнулся в полупоклоне, что-то непрерывно бормоча. Гардеробщик, принимая у них одежду, сиял, как надраенный самовар.
Цыган не было, а была скрипка. Причём скрипка виртуозная, скрипка феноменальная. Скрипка металась раненым зверем в худых руках седенького тщедушного маэстро, издавая невероятной силы и чистоты звук. Она окончила музыкальную школу по классу фортепьяно и была потрясена небывалым исполнением. Ромка совершенно не разбирался в музыке, но и он был заворожён пронзительным, проникающим прямо в душу звучанием, даже забыв поблагодарить важного метрдотеля. Впрочем, тот не обиделся. Вчера этот юнец появился здесь по рекомендации его уважаемого коллеги и отвалил всем таких чаевых, что они готовы были встречать его в любое время и в любом виде. Видя привычную реакцию на необыкновенное исполнение, он нагнулся к уху занявшего своё место клиента и прошептал с гадливой улыбочкой:
– Маэстро! Величина! Знаменитость! Был. Спился…
Ромка рассеянно кивнул, но информация отложилась.
Дальше был церемонный обед. Поначалу она чувствовала себя чрезвычайно скованно. Он же был на удивление спокоен и раскован. Они будто поменялись местами – обычно он смущался в её присутствии, несмотря на то что их отношения продолжались уже какое-то время и они даже целовались. Её неуверенность ещё усилилась, когда важный официант принёс пузатую бутылку шампанского. Она хотела категорически отказаться, но было очень неловко сказать об этом усатому дядьке, годившемуся ей в отцы, когда он, шумно сопя, открывал бутылку, а потом старательно наполнял её бокал.
Затем Ромка как ни в чём не бывало поднял свой и, дрожа длиннющими ресницами и глядя ей прямо в глаза, негромко произнёс:
– За тебя. За твой праздник. Я хочу, чтобы он был с тобой всегда, а не только раз в году!
Они чокнулись, продолжая глядеть в глаза друг другу, и она машинально отпила прохладный, терпко-шипучий напиток. Ничего страшного не произошло. Всё было очень вкусно, шампанское приятно оттеняло вкус замечательных закусок. Напряжение постепенно отпускало, и вообще обед протекал замечательно. Кто же он, чёрт возьми, этот её парень? И как получилось, что он стал её парнем? Такой скромный, застенчивый, неискушённый в столичной жизни и в то же время такой дерзкий, уверенный в себе, по-хозяйски распоряжающийся этой самой московской жизнью.
Они знакомы три месяца, месяц встречаются, а кажется, что она ничего о нём не знает. Нет, знает всё, всю короткую биографию – как рос, какие книги читал, любимые стихи и любимых поэтов. Они много времени проговорили. Порой он кажется очень понятным и открытым – дурашливым ровесником, с похожими желаниями и заботами, но иногда словно щёлкает тумблер – и… Нет, он не закрывается, лишь во взгляде появляется какая-то твёрдость, что ли, и он будто переносится мысленно в другой, непонятный мир, где он тоже свой, а ей пока нет места. Интуитивно она чувствует, что это мир взрослых поступков и решений. Он пугает и завораживает. А сейчас они вместе оказались в этом мире. И здесь прикольно. А что, она тоже взрослая. Уже студентка, уже сдала первую сессию и уже побывала за границей. И нет ничего страшного в этих ресторанах. Наоборот, просто замечательно. И у неё взрослый парень – просто красавчик, с ним нестрашно и здорово.
Как-то незаметно обед подошёл к концу – уже и десерт позади. Она вроде наелась, но хочется какого-то продолжения. Они вышли на улицу, провожаемые восклицаниями, что их ждут здесь снова и снова. Конечно, они обязательно вернутся, ведь было так хорошо. Прямо перед входом оказалось такси, горел оранжевый огонёк, означающий, что оно занято, но Ромка уверенно подошёл, открыл заднюю дверь и предложил ей садиться, ни о чём не спрашивая таксиста. Это было удивительно. Впрочем, сегодня было много удивительного – наверное, день такой – Восьмое марта! Она села, он – рядом и взял её руку в свою. Машина тронулась. Было ещё светло, и мимо проносились улицы в круговерти хмельной весны. Голова приятно кружилась, и она остро почувствовала, что не хочет домой, не хочет, чтобы всё вот так закончилось и она не узнала настоящего чудесного завершения этого волшебного дня.