Однажды вечером в Париже
Шрифт:
– Кольца для помолвки? От Картье? – воскликнула мадам Клеман. – Мсье Боннар! Что это значит? Вы с кем-то обручились? – Она глядела на меня во все глаза. В отличие от моего друга Робера, мадам Клеман ничего не слышала о ночном эпизоде на Вандомской площади.
– Разве вы не читаете «Паризьен»? – Тон получился более циничный, чем я рассчитывал.
– «Паризьен»? За кого вы меня принимаете, мсье Боннар! – Мадам Клеман явно оскорбилась. – Неужели вы думаете, если я сижу за кассой и продаю билеты, то читаю только эти желтые листки? Я, мсье Боннар, из хорошей семьи. У нас в доме за завтраком читали «Фигаро». Я ведь не всю жизнь сидела за кассой – вы не знали? Раньше я работала в библиотеке, и, только когда умер мой супруг и мне пришлось одной поднимать детей,
– Прошу вас, мадам Клеман! – Я умоляюще поднял руки. Никаких сомнений – я наступил ей на любимую мозоль. – Это шутка, я просто пошутил. Давайте забудем это глупое недоразумение, ладно? На самом деле я очень рад, что вы не читали «Паризьен», поскольку чаще всего там печатают совершенно безобразную чепуху.
Мадам Клеман, оттаяв, кивнула.
– Итак, что нужно было этому Анри Патиссу?
– О, он очень солидный господин. – По лицу мадам Клеман расплылось выражение глубокого удовлетворения. – И такой обходительный, любезный. Он делал заметки в блокноте, пока я рассказывала все, что знала, – что раньше кинотеатр принадлежал вашему дядюшке и что он передал его вам и вы теперь хозяин, хотя вообще у вас университетское образование и другая специальность. – Она смотрела на меня как мамаша, гордая успехами сына, и мне поневоле вспомнилось, что моя мама иначе отнеслась к решению бросить хорошо оплачиваемую должность в компании, поставлявшей роскошные ванны в Объединенные Эмираты, и вернуться в любимый мир кино, – мама тогда сказала, это крайняя степень непрактичности.
«Ты витаешь в облаках. Все ли ты продумал? Уйти с такой замечательной работы ради какой-то старой, пропахшей нафталином киношки… Просто и не знаю, что тебе сказать…» Мама сомневалась, отец с важным видом ее поддержал: «В наше время от хорошей работы не отказываются, хорошая работа на дороге не валяется». И мне тогда впервые пришло в голову: стать взрослым – не означает ли это, что ты должен изменить своей мечте и зарабатывать как можно больше денег? Видно, так оно и есть.
Я вздохнул.
– Но я ведь правильно сделала, что рассказала об этом господину из «Монд»? Или нет? Мсье Боннар? – Она ждала ответа.
– Да-да, конечно. – Я кивнул. – Это же не секрет.
– Кстати, он восхищался нашей программой старых кинофильмов «Les Amours au Paradis». «Боже мой, – сказал, пролистав программу, – „Жюль и Джим“, я же тысячу лет не видел этой картины. Приду посмотреть, обязательно приду».
Мадам Клеман простерла руку к старому черно-белому плакату на стене: Жанна Моро, в смешной клетчатой кепке, с нарисованными усами, и два ее друга, смеясь, бегут по мосту.
– Он очень долго стоял тут, глядел на плакат и качал головой… Одним словом, обещал написать статью о «Синема парадиз» и о вас, мсье Боннар. Напишу, говорит, как непросто сегодня удерживаться на плаву хозяину кинотеатра, если у него настоящий, высокохудожественный репертуар. Это ведь и в самом деле далеко не просто, правильно я говорю? И мы все это понимаем!
Она оглянулась на Франсуа, тот пробормотал что-то одобрительное, потом оба уставились на меня так, точно я д’Артаньян. Еще немного, и я возопил бы: «Один за всех и все за одного!»
Мадам Клеман и Франсуа с самого первого дня всячески помогали мне, но то, что сейчас они прямо-таки встали горой за мой кинотеатрик, меня растрогало.
– Хорошо… Позвоню этому репортеру позже. – Я кивнул им и улыбнулся. В самом деле, быть хозяином маленького кино не всегда просто, и все-таки моя профессия обладала совершенно особенным шармом и, как выяснилось в последние дни, могла быть очень и очень увлекательной.
Однако я не был настолько наивен, чтобы поверить, будто неожиданное появление журналиста имело отношение к моей персоне или было связано с проснувшимся вдруг интересом прессы к «Синема парадиз». Даже такую газету, как «Монд», вряд ли привлекла бы история маленького старого кинотеатра. Разве что в августе, когда журналисты судорожно ищут сюжеты и темы, чтобы заполнить летний вакуум, в ожидании возвращения парижан из отпусков. Или в апреле – раз уж «Синема парадиз» назвала своим любимым кинотеатром, предавшись сентиментальным воспоминаниям, актриса, имя которой Авриль [24] .
24
Avril – апрель (фр.).
Прежде чем закрыть за собой дверь кабинета, находившегося рядом с будкой кассирши, я еще раз оглянулся:
– Ах да. Что касается киносъемок… В начале мая мы на одну неделю закроемся. Помещение будет предоставлено в распоряжение актеров. Сеансы отменяются. А в остальном все будет идти по-старому.
В этот момент я, конечно, сам верил, что так оно и будет. Но многое пошло по-другому. А лучше сказать – всё.
14
Сияющее синевой небо над Парижем увидел я на другой день утром, открыв окно. А в небе – белое облачко, парившее как будто прямо надо мной, и первая моя мысль была о Мелани: сегодня вечером я наконец снова ее увижу. Я вспомнил ее прелестные непослушные волосы, нежные губы и с тоской вздохнул. Ровно неделя с того вечера, когда мы целовались и прощались, прощались и снова целовались под старым каштаном, а мне показалось, с тех пор прошел целый месяц. Ведь много чего случилось за эти семь дней. У меня почти не оставалось свободного времени, чтобы предаваться новому любимому занятию – мечтать о девушке в красном плаще. Впрочем, благодаря бурным событиям мне не пришлось скучать в ожидании среды. Так что минувшие семь дней показались мне временем и более долгим, и более коротким, чем обычная неделя.
Но теперь в моей жизни не осталось ничего нормального. За один только вчерашний день позвонили еще три журналиста, собиравшиеся что-то написать о «Синема парадиз». Анри Патисс из «Монд», как и обещал, опять явился – вчера вечером он задал несколько вопросов, потом сфотографировал меня возле старого кинопроекционного аппарата, при виде которого у журналиста заблестели глаза: такое воодушевление мне доводилось наблюдать только у шестилетних малышей, впервые в жизни получивших в подарок игрушечную железную дорогу «Марклин».
«Великолепно, мсье Боннар! Просто чудо! – восклицал он, поглядывая на дисплей своей цифровой камеры. И я не мог понять, мной он так восхищен или старым проектором. – Отлично, теперь еще снимочек… Улыбнитесь!»
Мой престиж рос как на дрожжах. Робер – мы с ним вместе ужинали по его настоянию, причем ради такого случая он даже отменил свидание с сенсационной Мелиссой, – так вот, Робер, как я заметил, был под сильным впечатлением от волнующих событий, происходивших в моей жизни. И даже родители – наверное, прочитали статью в «Фигаро» – позвонили и оставили сообщение на автоответчике, поздравили меня с «впечатляющим успехом». «Это фантастическая возможность, мой мальчик, – сказал отец. – Добейся чего-нибудь». Я не очень-то понял, что он имел в виду. Что я теперь должен постоянно предоставлять свой кинотеатр разным режиссерам для съемок? Да разве от меня что-нибудь зависит в этих делах? Однако не скрою, похвала отца меня порадовала.
События последних дней вихрем ворвались в мое созерцательное существование, но, несмотря на это, меня не покидало чувство, что Мелани постоянно со мной, что она живет где-то в уголке моего сердца. Иногда, нащупав в кармане ее письмецо, с которым я не расставался, я задумывался: а что сказала бы Мелани об этих событиях? Сколько всего произошло, сколько всего я расскажу ей, и сколько еще впереди событий, в которых и она будет участвовать. Но с этим пока можно не торопиться.
Потому что главное, о чем я хотел ей сказать, касалось только нас двоих. За эти дни мое желание увидеть Мелани выросло неимоверно, мне приходили в голову тысячи слов, которые я хотел бы шептать ей на ушко, когда вечер сменится ночью, а ночь – утром.