Офицеры. Завтра была война. Аты-баты, шли солдаты
Шрифт:
– Эх, мил дружки вы мои хорошие! Да чтоб я вас не уважил?..
Три раза вставал – и падал. Падал, хохотал до слез, веселился, и все хохотали и веселились. Кое-как поднялся, нелепо затоптался по поляне, размахивая не в лад руками. А ноги путались и гнулись, и он все совался куда то не туда, куда хотел. Туристы хохотали на все лады, кто-то уже плясал вместе с ним, а рыжая обняла Кольку и конфетами угощала.
– Ничего, Коля, ничего. Это сейчас пройдет у него, это так, временно.
Не брал Колька конфет.
– Давай, Егор, наяривай! – орал сивый. – Хорошо гуляем!
– Ах, мил дружок, да для тебя…
Кривлялся Егор, падал – и хохотал. От всей души хохотал, от всего сердца: весело ему было, очень даже весело.
– Ай, люли, ай, люли! Два притопа, три прихлопа!..
– Не надо!.. – закричал, затрясся вдруг Колька, вырвавшись из рук рыжей. – Перестань, тятька, перестань!
– Погоди, сынок, погоди. Праздник ведь какой! Людей хороших встретили. Замечательных даже людей!
И опять старался: дрыгался, дергался, падал, поднимался.
– Тятька, перестань!.. – сквозь слезы кричал Колька и тащил отца с поляны. – Перестань же!..
– Не мешай гулять, малец! Давай, давай отсюда.
– Шевели ногой, Егор! Хорошо гуляем!
– Злые вы! – кричал Колька. – Злые, гадкие! Вы нас как мурашей тех, да? Как мурашей?..
– Егор, а сынок-то оскорбляет нас. Нехорошо.
– Покажи отцовскую власть, Егор!
– Как не стыдно! – кричала рыжая. – Он же не соображает сейчас ничего, он же пьяный, как же можно так?
Никто ее не слушал: веселились. Орали, плясали, свистели, топали, хлопали. Колька, плача навзрыд, все волок куда-то отца, а тот падал, упирался.
– Да дай ты ему леща, Егор! Мал еще старшим указывать.
– Мал ты еще старшим указывать… – бормотал Егор, отталкивая Кольку. – Ступай отсюда. Домой ступай, берегом.
– Тятька-а!..
– Ы-ых!..
Размахнулся Егор, ударил. Первый раз в жизни сына ударил и сам испугался: обмер вроде. И все вдруг замолчали. И пляска закончилась. А Колька вмиг перестал плакать: словно выключили его. Молча поднялся, отер лицо рукавом, поглядел в мутные отцовские глаза и пошел.
– Коля! Коля, вернись! – закричала рыжая.
Не обернулся Колька. Шел вдоль берега сквозь кусты и слезы. Так и скрылся.
На поляне стало тихо и неуютно. Егор покачивался, икал, тупо глядя в землю. Остальные молчали.
– Стыдно! – громко сказала рыжая. – Очень стыдно!
И ушла в палатку. И все засовестились вдруг, глаза начали прятать. Сивый вздохнул:
– Перебор. Давай, мужик, отваливай. Держи трояк, садись в свое корыто и – с океанским приветом.
Зажав в кулаке трешку, Егор, шатаясь, побрел к берегу. Все молча глядели, как летел он с обрыва, как брел по воде к лодке, как долго и безуспешно пытался влезть в нее. Пегая сказала брезгливо:
– Алкоголик.
Егор с трудом
– Утонет!.. – взвизгнула пегая.
Егор вынырнул: ему было по грудь. Со лба свисали осклизлые космы тины. Уцепился за борт, пытаясь влезть.
– Не утонет, – сказал сивый. – Тут мелко.
– Эй, мужик, ты бы лучше на веслах! – крикнул лысый. – Мотор не трогай, на веслах иди!
– Утенок! – вдруг весело отозвался Егор. – Утеночек это мой! Соревнование утенка с поросенком!
Борт был высок, и, для того чтобы влезть, Егор изо всех сил раскачивал лодку. Раскачав, навалился, но лодка вдруг кувырнулась из-под него, перевернувшись килем вверх. По мутной воде плыли веселые весла. Егор опять скрылся под водой, опять вынырнул, отфыркиваясь, как лошадь. И, уже не пытаясь переворачивать лодку, нащупал в воде веревку и побрел вдоль берега, таща лодку за собой.
– Эй, может, помочь? – окликнул лысый.
Егор не отозвался. Молча пер по грудь в воде, весь в тине, как водяной. Оступался, падал, снова вставал, мотая головой и отплевываясь. Но веревку не отпускал, и перевернутая килем вверх лодка тяжело волочилась сзади.
А мотора на корме не было. Ни мотора, ни бачка с бензином, ни уключин: все ушло на дно. Но Егор не оглядывался и ничего сейчас не соображал. Просто волок лодку вдоль берега в хозяйство усталого Якова Прокопыча.
6
«Где дурак потерял, там умный нашел» – так-то старики говаривали. И они многое знали, потому как дураков на их веку было нисколько не меньше, чем на нашем.
Федор Ипатович в большой озабоченности дни проживал. Дело не в деньгах было – деньги имелись. Дело было в том, что не мог разумный человек с деньгами своими добровольно расстаться. Вот так вот, за здорово живешь, выложить их на стол, под чужую руку. Невыносимая для Федора Ипатовича это была задача.
А решать ее приходилось, невыносимую-то. Приходилось, потому что новый лесничий (вежливый, язви его!), так новый лесничий этот при первом же знакомстве отчеты полистал, справочки просмотрел и спросил:
– Во сколько же вам дом обошелся, товарищ Бурьянов?
– Дом? – Дошлый был мужик Федор-то Ипатович: сразу смикитил, куда щеголь этот городской оглоблю гнет. – А прежний за него отдал. Новый мне свояк ставил, так я ему за это прежний свой уступил. Все честь по чести: могу заявление заверенное…
– Я не о строительстве спрашиваю. Я спрашиваю: сколько стоит лес, из которого выстроен ваш новый дом? Кто давал вам разрешение на порубку в охранной зоне и где это разрешение? Где счета, ведомости, справки?