Шрифт:
Людмила Богданова
Офицеры
Дорога сбегала со взгорка, укрытого в мокром осеннем лесу; листья слетали и липли к верху коляски, вместе с грязью проворачивались на ободьях колес... Дорога нырнула в седловину и вырвалась в простор бескрайних голых полей и по-летнему зеленой травы на обочинах. В траве путались васильки. На холме, почти у дороги, за железной отрадой стоял дом. Краска на стенах облупилась, окна блестели старыми радужными стеклами, на чугунных перилах балкона лежали желтые листья. Старые груши, ветви которых утыкались в окна,
Дом выглядел уныло под просторным осенним небом. Коляска мягко покатилась по подъездной аллее. Грязнобелая борзая выскочила навстречу и лениво, хрипло залаяла. Стеклянные двери растворились на каменное разбитое крыльцо.
– Лех, уймите сучку. Что такое?
– Игнась! Боже мой, Игнась!
Не дожидаясь помощи, женщина спрыгнула в лужу у крыльца и побежала, расплескивая воду, грязь пятнила зеленый бархат.
– Севери-на....
Мужчина жал к губам ее ледяные пальпы и захлебывался видением.
– Ты жива, Боже мой. Ничего не изменилось...
СЕВЕРИНА.
Северина подняла голову от подушки:
– В конце концов, дело не в том, что она моя сестра...
Договорить ей не дали. Совершенно белая от волнения Летрикс сообщила, что генерал Айзенвальд желают видеть графиню.
– Не принимайте, - быстро сказал Виктор.
Северина усмехнулась: завоеватели не такие люди, перед которыми можно захлопнуть дверь.
– Простите, что заставила вас ждать, - графиня стояла, отвернувшись к окну, и оттого казалась на его фоне смутным силуэтом - высоко подобранные волосы, надменная шея, колокол платья из серого плотного атласа, с высокой талией и пышными рукавами: девочка - и принцесса.
– Что вы!
– генерал махнул рукой, принимая, как должное, что она не поворачивается к нему.
– Это я должен просить прощения за неурочный визит.
– Вы всегда приходите вовремя, - сказала графиня сухо.
Генерал приблизился - открытой шеей она чувствовала его дыхание.
– Что вы там увидели, госпожа графиня?
– Деревья.
– Они интереснее меня?
Северина покачала головой:
– Живое предпочтительней железа.
Айзенвальд1 засмеялся. Совершенно искренне, без капли досады.
– А между тем, графиня, я явился к вам по важному поводу.
Северина наконец повернулась к нему и взглянула снизу вверх: генерал был значительно выше.
– Почему вы не спрашиваете, по какому?
– Я не любопытна.
– Качество, странное для женщины.
Она снова покачала головой.
– Я хотел справиться о вашем здоровье.
– Это входит в ваши служебные обязанности?
– Нет. Но когда мне говорят, что вы ранены...
– Айзенвальд пытливо взглянул на Северину. По ее лицу блуждала все та же раздражающая улыбка.
– У вас плохие информаторы, генерал, - сказала наконец графиня.
– Уверяю вас, я столь же мало увлекаюсь войной, как и политикой, а следовательно...
– ... у меня есть возможность пригласить вас на бал. Сегодня в
Жесткость вопроса не оставляла сомнений в последствиях, которые повлечет отказ, Северина присела в реверансе.
– Итак, вы здесь, вы танцуете...
Они стояли в нише окна, заслоненные бархатными драпировками того непередаваемого оттенка, которое бывает у неба в сумерках, и пристальные глаза военного губернатора опасно взблескивали в непосредственной близости от глаз графини.
– Таков был ваш приказ. Хотя я неохотно подчиняюсь приказам.
– Вы ошибаетесь, - сказал Айзенвальд.
– Это просто попытка сделать менее официальными наши отношения.
Северина рассмеялась.
– Генерал, неужели вы полагаете это возможным? Вы - завоеватель - с женщиной побежденной страны?
– Берегитесь, - сказал он. Сказал вроде бы шутливо, но у женщины менее отважной неминуемо стиснулось бы сердце.
Графиня отмахнулась.
– Так вы патриотка?
– Все наши женщины - патриотки.
Теперь засмеялся Айзенвальд.
– Неужели у меня не остается надежды?
– Когда вы уйдете отсюда. Вместе с войсками, - сказала графиня Маржецкая тихо.
Айзенвальд сжал ее плечи.
– Даже так?!
Краска сбежала с ее лица, окаменелая улыбка повисла на нем. Кровь едва не проступила сквозь атласный рукав - плотный и белый.
– Вам дурно?
– Тут слишком жарко.
– Мы можем выйти на террасу. Продолжим там наш разговор.
Когда она уходила с бала, улыбка уже не стиралась с лица, ее невозможно было согнать - так застыли напряженные мышцы. Северина не могла произнести ни слова. Виктору в карете пришлось разжимать ей зубы ножом, чтобы напоить болеутоляющим и слегка привести в чувство.
– Я убью его, - сказал Виктор.
– Не надо. Комитет посылает меня эмиссаром в Стрешин. Я уезжаю послезавтра.
– В городе стреляют.
– Куда меньше, чем два годе назад. И мое положение...
– Да, - Игнась печально улыбнулся.
– Этот генерал...
– Кому вы верите больше: мне или слухам?
– Я не хочу ссориться вот так сразу, Северина! Я два года ждал здесь, в глуши.
– Вам хорошо было здесь?
Игнась пожал плечами.
– Вы вольны обвинять меня в бездействии. Я честно сражался, пока было можно. Но войска сложили оружие.
– И вы здесь переживаете былую славу.
– Северина, Северина...
– сказал он с искренней болью в голосе.
– Зачем вы такая? Вы, такая прекрасная в наш железный век...
– Времена не выбирают.
– В них живут и умирают.
– Так вы с нами?!
На ее лице отразилось такое искреннее счастье, что Игнась почти отшатнулся.
– Вы с нами, с нами! Вы поможете. Слушайте же, Игнась. Меня послали эмиссаром в Придвинье. Мы хотим поднять восстание.
– Восстание, - тупо повторил хозяин. Но Северина в своем восторге разделенного понимания не заметила этого.