Огарок во тьме. Моя жизнь в науке
Шрифт:
Но я не мог найти подобных оправданий – даже частичных – для Джозефа Коэна, он же Юсеф аль-Хаттаб. Мы с Расселом и съемочной группой приехали в Иерусалим, пытаясь разобраться с религиозными распрями, раздирающими этот древний город. Мы пообщались с приятным, образованным представителем иудеев и с великим муфтием Иерусалима, разговор с которым переводил наш местный провожатый. А кто бы мог подойти лучше в роли золотой середины, человека, который мог бы понять обе точки зрения, чем поселенец-иудей, перешедший в ислам, – Юсеф аль-Хаттаб, бывший Джозеф Коэн из Нью-Йорка? Уж он-то, конечно, поймет обе стороны? Как же мы ошибались. Мы нашли его в магазинчике в переулках Иерусалима, где он торговал духами. Он довольно сердечно поприветствовал меня, но как только включилась камера, включился и поток яда, подогреваемого пылом новообращенного. В прошлом сам иудей, для иудеев он приберегал самую страстную ненависть. Он открыто восторгался Гитлером. Он жаждал мирового господства, завоеванного победоносными воинами Аллаха. Он отказался осуждать налеты 11 сентября. Он накинулся на меня, будто на мне каким-то извращенным образом лежала ответственность за упадок Запада: с особым отвращением он говорил о том, “как вы одеваете своих женщин”. В ту минуту
Почти на всех наших с Расселом Барнсом фильмах мы работали с одним и тем же оператором, Тимом Крэггом, и звукооператором, Адамом Прескодом. Тим и Адам работали вместе еще над множеством фильмов в разных уголках мира, нередко – вместе с Расселом. Я высоко ценил дружбу со всеми троими – и то братство, которое возникает, когда вы день за днем работаете вместе, путешествуете вместе, едите вместе, вместе смеетесь над одними и теми же нелепостями и вас вместе вышвыривают с одной и той же парковки, превращенной в мегацерковь. Тим – улыбчивый красавец, настолько погруженный в свое дело, что он никогда не перестает смотреть на мир сквозь воображаемый видоискатель – или сквозь настоящий, беспрестанно выискивая новые ценные ракурсы. Рассел с радостью отправлял Тима снимать для нас фоновые кадры одного, зная, что режиссер ему не нужен. Адам настолько же погружен в свое звукооператорское дело и настолько же в нем хорош. Они с Тимом – отличная команда, сыгранный дуэт, как хорошие партнеры по теннису. Кто-то, у кого мы брали интервью, глянул на дреды и темную кожу Адама и начал расспрашивать его о музыке регги. Классический случай встречи по одежке, как жизнерадостно заметил сам Адам (когда мне доводилось слышать, что он насвистывает себе под нос, звучало это скорее как сюиты И. С. Баха для виолончели соло). А сам Рассел, как режиссер-документалыцик, обладает теми же прекрасными свойствами, которые я впервые отметил у Джереми Тейлора. Лучшие режиссеры – такие как Джереми и Рассел – похожи на ученых: они становятся настоящими специалистами по теме фильма, который снимают. Они читают источники, встречаются с экспертами и расспрашивают их. Затем они продумывают фильм, снимают его, монтируют – и переключаются на новую тему, для которой снова берутся за чтение источников. Интересно, что богаче впечатлениями: такая хамелеонская карьера с переключением между темами или жизнь ученого, которую она на первый взгляд напоминает? Легко могу представить, что первая.
Позже я работал над несколькими фильмами с бизнес-парт-нером Рассела, режиссером Молли Милтон. Она была необыкновенно энергична и дружелюбна и своим обаянием преодолевала любые препятствия, проводила всю нашу съемочную группу сквозь любые организационные и бюрократические дебри. Ее настрой Поллианны [80] сбивал меня с толку и иногда вызывал смешанные чувства. Во время съемок фильма “Секс, смерть и смысл жизни” она позвонила мне и попросила поехать в Индию – взять интервью у далай-ламы. Я был уверен (как выяснилось, совершенно справедливо), что великий духовный лидер слишком занят, чтобы вести беседы со мной, и я воспользовался этим аргументом, чтобы фактически отказать Молли: “Ха-ха-ха, если вам, ха-ха-ха, удастся договориться о встрече с далай-ламой, ха-ха-ха, я поеду с вами в Индию, ха-ха-ха”. Я предполагал, что такое заявление со смехом равноценно отказу, и, повесив трубку, больше не вспоминал об этом.
80
“Поллианна” – роман американской писательницы Элинор Портер, опубликованный в 1913 году, о девочке, которая находит что-то радостное даже в самых ужасных и безвыходных ситуациях.
Спустя примерно три недели Молли позвонила в невероятном возбуждении: “Он согласился, он согласился, он согласился, можем отправляться в Индию, вы обещали поехать, если я договорюсь о встрече с далай-ламой, он сказал да, он сказал да, он сказал да, мы едем в Индию, мы едем на встречу с далай-ламой!”
Мне ничего не оставалось, как выполнить свое давешнее обещание. Мы отправились в Индию – и уже там выяснилось, как я и догадывался с самого начала, что далай-лама слишком занят, чтобы встречаться с нами. Тогда всплыла вся история. В его приемной сказали: “Если вы явитесь в такой-то день, то есть некоторая возможность, что он сможет с вами встретиться, но ничего не можем гарантировать”. Думаю, Молли, чей слух искажен поллианнитом и убеждением, что нет таких препятствий, которые она не может обойти, буквально слышит: “Да, обязательно”, когда говорят: “Ну, может быть”. Я простил ее: невозможно не простить такого обаятельного и непосредственного человека, и, раз уж мы оказались в Индии, мы сняли там несколько прекрасных сцен.
Нас с Молли объединяет щекотливая тайна (компрометирующая меня, не ее), и здесь я ее раскрою. Опять же, дело было во время работы над “Сексом, смертью и смыслом жизни”: мы снимали на мысу Бичи-Хед, на южном побережье Англии. На этих отвесных меловых скалах, достигающих 162 метров в высоту, кружится голова. Они стали излюбленным местом для самоубийц: вдоль тропы расставлены небольшие кресты, высотой всего по колено, в честь несчастных измученных душ, совершивших отчаянный прыжок в пустоту. Мне предстояло предпринять скорбную прогулку по тропе, а камера бы снимала крупным планом мои ноги, ступающие мимо маленьких крестов, одного за другим. Я не мог тогда понять, отчего ногам было так неудобно, но не отступал, пока мы не сняли все нужные дубли. Когда мы наконец набрали достаточно материала, я сел на траву и снял ботинки: блаженное облегчение. Молли села рядом, чтобы обсудить следующую сцену. Тогда-то мы и поняли, почему мне было так неудобно. Я как-то умудрился перепутать левый и правый ботинки. Молли захихикала в восторге, и мы договорились ничего не рассказывать Расселу и остальной съемочной группе. Но моя оплошность крупным планом сохранена в веках, и, видимо, мне остается лишь быть благодарным, что шагал я не слишком рассеянно – ведь мы были так близко к краю обрыва.
Я горжусь всеми фильмами, которые мы сняли с Расселом и его командой. Между первым нашим фильмом, “Корень всех зол?”, и самым недавним, “Секс, смерть и смысл жизни”, вышли “Враги разума” (об астрологии, гомеопатии, лозоходстве, ангелах и прочей суеверной чепухе помимо религии), “Гений Чарльза Дарвина” и “Религиозные школы – угроза?”. Для последнего мы совершили памятное путешествие в Белфаст, чтобы исследовать корни тамошних племенных войн, и наблюдали там марш “оранжистов” и прочие тревожные зрелища, в том числе огромные, на редкость реалистичные граффити, изображающие людей в масках с пистолетами.
Съемкой красноречивого эпизода “Врагов разума” о лозоходстве руководил доктор Крис Френч, психолог из Лондонского университета. Искатели воды, любители и профессионалы, слетелись со всего света, чтобы похвастать своими способностями: они были уверены в своих силах, которые много лет их не подводили. Увы, никогда раньше им не приходилось участвовать в двойном слепом исследовании. Крис Френч расставил в большой палатке квадрат из ведер. В некоторых ведрах была вода, в некоторых – песок. В предварительном исследовании на ведрах не было крышек, и лозоходцы не испытывали трудностей: их жезлы – прутики орешника или куски гнутой проволоки – покорно подергивались только там, где гадатели видели воду. Но потом настало время настоящей проверки: ведра закрыли крышками. Поскольку исследование проводилось двойным слепым методом, ни доктор Френч (который вел учет), ни сами лозоходцы не знали, в каких ведрах есть вода. Помощник наполнил ведра в закрытой палатке, а затем исчез – так, чтобы никакими незаметными сигналами не выдать тайну. В двойных слепых условиях ни одному лозоходцу не удалось добиться результатов, которые бы превышали случайные шансы. Они были ошарашены, в отчаянии, разочарованы – в одном из случаев до слез, – и они явно были искренни. Никогда раньше им не приходилось терпеть подобный провал. Но никогда раньше они и не подвергались двойной слепой проверке.
Не знаю, кто изобрел двойной слепой метод, но это блестящая в своей простоте техника. В смелой книге Джона Даймонда “Средство от всех болезней” (Snake Oil), написанной, когда он умирал от рака и был осажден благонамеренными шарлатанами, есть показательная история. Скептик-исследователь Рэй Хайман однажды провел двойную слепую проверку “альтернативного” метода диагностики под названием “прикладная кинезиология”. Случилось так, что я испытал кинезиологию на себе. У меня защемило шею, и было очень больно. Дело было в выходные, и мой обычный врач не принимал, так что я решил не поддаваться предубеждениям и попробовать “альтернативный” подход. Прежде чем перейти к манипуляциям, она провела диагностическую проверку, которая заключалась в том, что она давила на мою руку, пока я лежал на спине, чтобы испытать мою силу: кинезиология. К своему собственному удовлетворению, она показала, что моя рука была сильнее, когда на груди у меня лежал крошечный пузырек витамина С. Пузырек был закупорен, витамин никоим образом не мог попасть в мой организм, так что было очевидно, что на самом деле – пусть, вероятно, и не отдавая себе в этом отчет – она давила на мою руку сильнее, когда пузырек находился рядом. Я высказал скептическое отношение, она же была полна воодушевления: “Да, витамин С – чудесное вещество, не так ли?”
Двойной слепой метод был создан, чтобы избавляться именно от подобного самообмана. Когда мы проверяем действенность любого лекарства, необходимо не просто сравнить его с контрольным плацебо-веществом; при этом важно, чтобы ни пациент, ни экспериментатор, ни медицинский персонал, дающий лекарство, не знали, где экспериментальное вещество, а где контрольное. Рэй Хайман провел двойную слепую проверку другого утверждения из кинезиологии – более правдоподобного, чем у моей знахарки: что капля фруктозы на языке придаст руке пациента больше сил по сравнению с каплей глюкозы. При двойном слепом тестировании разницы в силе не обнаружили. На что ведущий кинезиолог с головой выдал себя бессмертной возмущенной репликой:
Видите? Вот почему мы больше не проводим двойных слепых тестирований. Они не работают!
Помимо того, что дорогостоящие запасы пленки уступили место цифровой записи, со времен моих первых фильмов с Джереми Тейлором изменилось и многое другое. В 1980-х съемочные группы объединялись в мощные профсоюзы.
Устав регулировал время для перерывов на чай, на обед и для крика “Снято!” – все, можно выдохнуть – в конце рабочего дня. Если Джереми хотел, чтобы операторская группа задержалась попозже вечером, ведь съемка идет так хорошо и такой прекрасный свет, – ему приходилось просить их об особом одолжении. К 2000-м все переменилось. Каким-то образом у всей команды возникало ощущение большей личной вовлеченности в кино, и все были рады работать столько, сколько потребуется. Подозреваю, что в 1980-х также наличествовал некоторый излишек рабочей силы. Съемочная группа в те времена состояла не только из оператора, звукооператора и ассистента режиссера: туда также входили ассистент оператора (“фокус-пуллер”) и хотя бы один электрик по свету. Помню, как-то раз в те времена я отправился в Лидс сниматься в телепередаче для канала “Ай-ти-ви”: продюсером был Дункан Даллас, который по случайности, вне всякой связи с этой встречей, учился в Баллиол-колледже в точности одновременно со мной, хоть мы практически и не были знакомы. Мы с Дунканом остались в студии одни (вся съемочная группа ушла пить чай); в том месте, где мы пытались снимать, стояла большая коробка, которая нам мешала. Я решил сделать что-нибудь полезное и почти уже взялся за нее, как Дункан в ужасе воскликнул: “Не трогай!” Я отшатнулся, как будто там бомба. А он пояснил: двигать коробки – задача исключительно рабочих-постановщиков, и он не отвечает за последствия, если кто-то увидит, как я ее подниму. Но потом Дункан чуть помедлил, тревожно оглянулся и прошептал: “К черту, давай рискнем”. И мы поспешно передвинули коробку, пока съемочная группа не вернулась с перерыва [81] .
81
В процессе работы над этой книгой я с грустью узнал из газет о смерти Дункана Далласа. Помимо работы на телевидении, он основал сеть Cafes Scientifiques, чудесную общественную организацию, которая стремилась донести научное знание до широкой публики. Инициатива распространилась из его родного Лидса по всей стране и за ее пределы. – Прим. автора.