Огарок во тьме. Моя жизнь в науке
Шрифт:
У каждого из нас есть Y-хромосома, практически идентичная таковым у наших отцов и братьев. Но со сменой поколений возникают случайные мутации. Поэтому Ваша хромосома практически неотличима от Y-хромосомы деда с отцовской стороны, но вероятность различия между Вами и Вашим дедом чуть больше, чем между Вами и Вашим отцом. Если мы оба по отцовской линии происходим от ямайского Докинза XVI века, наши Y-хромосомы будут практически – но не полностью – одинаковы.
По логике вещей, если отправиться достаточно далеко в прошлое, можно проследить происхождение каждой человеческой Y-хромосомы в мире от одного-единственного предка, которого мы витиевато назвали “Y-хромосомный Адам”. Он почти наверняка жил в Африке, примерно 100–200 тысяч лет назад. Если посмотреть на все Y-хромосомы в мире, то все они происходят от Y-Адама, но в силу географической разделенности и миграций их можно разделить примерно на двенадцать крупных кланов. Происхождение каждого из этих кланов можно проследить до гипотетического единственного предка – конкретного человека, жившего в конкретном месте. Брайан Сайкс дал им всем затейливые имена. Например, предок моей Y-хромосомы – Ойшин, который жил в Западной Евразии.
Когда пришли результаты Джеймса, оказалось, что мы вовсе не родственники, происходящие от общего предка-Докинза. Действительно, очень жаль. Y-хромосома Джеймса происходит не от мужчины, которого Брайан Сайкс назвал Ойшин, а от Эшу, обитавшего в Африке.
На цветной вклейке я привожу полную родословную, которую Брайан составил для человеческих Y-хромосом. Я поместил наши с Джеймсом лица рядом с соответствующими предками – (африканским) Эшу и (западноевропейским) Ойшином, как назвал их Брайан Сайкс. Видно, что мы очень дальние родственники. Или вернее, строго говоря, видно лишь то, что между нами нет близкого родства по Y-хромосоме. Может быть, у нас есть более поздний общий предок по женской линии. Но из этого следует, что наша общая фамилия не несет в себе прямого генетического значения в том смысле, к которому обращался Дж. Б. С. Холдейн, говоря: “Я рожден с исторически отмеченной Y-хромосомой”, имея в виду древнюю фамилию. Это интересная мысль: аристократы и королевские семьи, которые могут проследить мужские линии в глубь веков, теперь располагают возможностью проверить легитимность каждого звена в цепочке наследования – стоит всего лишь взглянуть на Y-хромосомы предполагаемых родственников по мужской линии. Будут ли давно потерянные дальние родственники требовать в судах ДНК-экспертизы претендентов на троны или титулы?
Вернемся к моей самонадеянной лекции для создателей научного документального кино. В ней был краткий раздел под названием “Наука для поэзии или наука для пользы”. Пользу от науки не может отрицать никто: в связи с этим часто припоминают легенду о том, будто космическую программу США оправдало изобретение антипригарных сковородок, случившееся по ходу работы, – но я стремился, вслед за Карлом Саганом, отстоять “визионерский” или “поэтический” полюс, а не полюс антипригарных сковородок. Как я выразился ранее: “Сосредоточивать внимание на одной лишь пользе от науки – все равно что восхвалять музыку за то, как она тренирует правую руку скрипача”.
В одной из завершающих острот я нападал на распространенную среди работников телевидения мудрость о том, что “люди не любят смотреть на говорящие головы”. Я не располагал доказательствами в поддержку своей критики. Но я помню, каким успехом пользовалась передача Джона Фримена “Лицом к лицу” на телеканале Би-би-си: там не видно было даже лица интервьюера, лишь его затылок и плечо. Все внимание было сосредоточено на лице – и, конечно, на словах – интервьюируемого. Эта передача стала легендарной. Среди гостей были Бертран Рассел, Эдит Ситуэлл, Эдлай Стивенсон, К. Г. Юнг, Тони Хэнкок, Генри Мур, Ивлин Во, Отто Клемперер, Огастес Джон, Симона Синьоре и Джомо Кениата. Эту передачу недавно возродили, и для новой версии у меня брала интервью остроумная и бойкая на язык социолог Лори Тейлор. В меньших масштабах хороший прием получили и мои видео “взаимных консультаций” (см. стр. 299–307), а в них фигурируют исключительно говорящие головы.
Почти за десять лет до манчестерской конференции мне повезло принять участие в проекте, который задействовал формат “говорящих голов” с максимальной эффективностью. Весной 1997 года ко мне обратился Грэм Мэсси, некогда глава ВВС Science и прошлый продюсер “Горизонта”. Вдохновившись знаменитым интервью его друга Кристофера Сайкса с великим физиком Ричардом Фейнманом, Мэсси придумал превосходную программу. Он захотел создать видеоархив с подробными рассказами выдающихся ученых о своей работе. По формату каждого ученого должен был интервьюировать младший коллега из той же сферы, который достаточно хорошо в ней разбирался, чтобы разговорить собеседника. Задумка была не в том, чтобы немедленно транслировать эти записи по телевидению, а в том, чтобы зафиксировать что-то для будущего – что, возможно, проживет еще долго и будет интересно историкам науки через много поколений. Я был очарован этой идеей, и для меня было невероятной честью получить приглашение взять интервью у Джона Мэйнарда Смита.
Интервью растянулось на два дня, оно проходило дома у Джона в городе Льюис в Сассексе. Джон и Шейла, его жена, пригласили меня переночевать у них, и мы все вместе – и Грэм, и съемочная группа – оба дня обедали в местном пабе. Два дня разговоров были разделены на сто две истории, каждая по несколько минут [85] . У каждой истории есть свое название, их можно смотреть по отдельности, но они складываются в осмысленный ряд, и если смотреть их последовательно, складывается удивительная и увлекательная картина научной жизни великого человека. Там есть автобиографические рассказы о его детстве и юности, учебе в Итоне, работе во время войны: он был инженером и проектировал самолеты, – о марксистской политике в Кембридже и о возвращении в университет после войны, когда уже взрослым он отправился изучать биологию.
85
Их можно увидеть на сайте под названием “Сеть историй”: http://www.webofstories.com/play/john.maynard.smith/1. – Прим. автора.
В некоторых рассказах о дальнейшей жизни упоминается об отношениях Джона с Биллом Гамильтоном, иногда довольно натянутых. Джон рассказывал о них с обезоруживающей откровенностью. Ни он, ни его знаменитый эксцентричный наставник, великий Дж. Б. С. Холдейн, не распознали непревзойденного гения в застенчивом юноше с другого факультета. Джон цитировал Гексли, который, закрыв книгу “Происхождение видов”, произнес: “Как было глупо с моей стороны до этого не додуматься”. Он укорял себя за то, что не поддержал Гамильтона, когда тот в этом нуждался. В дальнейших рассказах он сравнивал представление Гамильтона о “совокупной приспособленности” (это мера того, к максимизации чего должен стремиться отдельный организм) с “взглядом с точки зрения гена”, который Билл приводит в других своих работах, – взгляд, которому я, вместе с Джоном, отдаю предпочтение (см. стр. 369) и который в итоге приводит к тем же выводам, что и метод совокупной приспособленности.
Именно после войны в Университетском колледже Лондона Джон попал под влияние Дж. Б. С. Холдейна: интервью пересыпано прелестными историями об этом выдающемся чудаке. Приведу здесь одну, чтобы вы понимали, о чем речь.
У них с женой, Хелен, был славный обычай: вечером после окончания выпускных экзаменов они вели студентов в “Мальборо” – паб через дорогу – и брали нам всем выпить до самого закрытия. Это было очень мило с их стороны. И вечером после своих экзаменов я тоже сидел там с ними. А когда паб закрылся, он предложил нам с Памелой Робинсон, которая тоже собиралась в магистратуру – причем по палеонтологии, – пойти к нему домой и еще выпить, ведь нам явно не хватило. И мы имели неосторожность согласиться. Так что мы отправились к профу домой и пили и разговаривали о том, как устроен мир, и часа в два ночи Памела сказала: “Знаете, проф, нам с Джоном правда пора домой, но метро уже не ходит, так что придется вам отвезти нас”. И Холдейн сказал: “Ладно, отвезу вас по домам”. Так что мы набились в машину профа. <… > Машина была типичная холдейновская: древняя, полуразвалившаяся. И мы стали взбираться на (Парламентский) холм. И примерно на полпути к вершине в машину повалил дым. Я не стал ничего говорить, я думал, так и надо. Но Памела сказала: “Проф, машина, кажется, горит”. “Неужели? Ах вот как”. Мы притормозили. <… > Мне, как инженеру, было велено разобраться, что случилось. И было очевидно, что не случилось ничего серьезного. Всего лишь коврик под передним сиденьем упал на коробку передач и горел. Некоторое время мы на него смотрели. Потом Холдейн сказал: “А теперь дамы отойдут и постоят вон за тем столбом”. Я подумал: “Что же дальше?” И тогда он обернулся ко мне и сказал: “Смит, метод Пантагрюэля. Вы выпили больше пива, чем я. Потушите пожар”. Конечно, дело тут еще в том, что нужно было знать эпизод из классической литературы, нужно было знать, что Пантагрюэль потушил пожар Парижа, помочившись на него. Так что я последовал его примеру. И, знаете ли, если выпить очень много пива и начать писать, остановиться довольно трудно. Так что Холдейну пришлось еще сказать: “Достаточно, мальчик, достаточно”.
Но я к тому, что, если вы собирались работать и жить с Холдейном, нужно было быть готовым к жизни в несколько непредсказуемых обстоятельствах, и я… я был… еще кое-что о Холдейне: если он говорил что-то, с чем вы были не согласны, можно было сказать ему заткнуться и перестать валять старого дурака – он не возражал. Но с ним надо было вести себя именно так – вежливость не помогала; если он говорил что-то, с чем вы не могли согласиться, надо было давать отпор.
Запись дает некоторое представление, но стоит послушать самого Джона, он великолепный рассказчик.
В следующем рассказе на глазах Джона выступили слезы: он вспомнил эпизод, когда Холдейн, собираясь уезжать до конца своих дней в Индию, признался в чувствах к жене Джона, Шейле, и попросил Джона рассказать ей, поскольку сам был не в силах. Это переживание и воспоминание невероятной силы. И все это передано исключительно “говорящими головами”.
Дебаты и встречи
Я не большой любитель формата дебатов – уж точно не дебатов по строго заданной форме, на время, с голосованием в конце. В студенческие годы я часто посещал дебаты Дискуссионного общества Оксфордского университета по четвергам и слушал выступления приглашенных гостей, ведущих политиков и ораторов своего времени (некоторые речи были великолепны): Майкла Фута, Хью Гейтскелла, Роберта Кеннеди, Эдварда Хита, Джереми Торпа, Гарольда Макмиллана, Орсона Уэллса, Брайана Уолдена – даже Освальд Мосли, хоть и придерживался отталкивающих политических взглядов, умел увлечь слушателей [86] . Были блестящие ораторы и среди студентов – например, Пол Фут, племянник Майкла, который позже стал въедливым журналистом и специализировался на расследованиях. Но со временем меня перестал интересовать состязательный, будто в суде, формат официальных дебатов. Университеты отправляют команды дискуссионных клубов на соревнования, где точка зрения, которую им предстоит защищать, опередляется жребием. Несомненно, отличная тренировка для адвокатов, но мне видится в этом нечто вроде проституции: молодые люди учатся и совершенствуют риторические навыки, отстаивая случайно назначенные убеждения, в которые сами не верят, – возможно даже, полную противоположность тому, во что верят. Если красноречие бередит мне душу, я хочу, чтобы оно было чистосердечным.
86
Майкл Фут, Хью Гейтскелл, Джереми Торп – в разное время лидеры Лейбористской партии; Роберт Кеннеди – брат президента Джона Кеннеди, генпрокурор США; сэр Эдвард Хит и Гарольд Макмиллан – в разное время премьер-министры Великобритании; Брайан Уолден – политический обозреватель и интервьюер, депутат парламента; Освальд Мосли – перед Второй мировой войной глава Британского союза фашистов. – Прим. ред.