Огненная страсть
Шрифт:
Ближе к вечеру все женщины, работавшие весь день в этом помещении, должны были проходить мимо специальных людей, проверявших сделанную работу. Еврейки выстроились в три очереди к трём проверяющим, и я оказалась в самом начале этой очереди, но я так и не дошила пятый шарф. Мне осталось всего-то пяти минут работы, но этого времени у меня не было, так что, скорее всего меня расстреляют. Я ничего не принесла в этот мир, а вот на тот свет унесу вместе с собой и нашего с Кристианом ребёнка. Я провела ладонью по едва выступающему животу и не мгновение закрыла глаза. Этот ребёнок мог бы родиться в доме Грея, в Кракове.
Со стоящими в глазах слезами я подошла к суровой немецкой женщине, принимавшей сделанную заключёнными работу. Ну почему же так больно думать о том, что могло бы быть в твоей жизни и чего теперь никогда не будет?!
– Номер! – Громким командным голосом потребовала женщина с блокнотом в руках.
– Заключённая 8573.
Суровая женщина в военной форме сделала пометки в своём блокноте.
– Сделанная работа?!
Я протянула ей четыре чёрных готовых шарфа и один незаконченный. Она взяла шарфы в руки, и придирчиво изучив их, кинула законченные в один наполовину заполненный такими же шарфами ящик, а недоделанный в другой, забитый до отказа. Она подняла на меня взгляд и сморщилась, увидев мои слёзы.
– Работа не выполнена и нечего разводить здесь сопли! – Я плачу не по этому поводу! – Сама виновата! Томас, принимай её!
Один из солдат, стоявший по близости к нам, заломил мне руки за спину и повёл не холодную улицу. Наверное, уже наступил март, потому что снег кое-где успел подтаять и выпасть снова, а знойно палящее весь день солнце по утрам и вечерам совсем не грело. Немецкий солдат вывел меня из помещения для шитья и повёл в сторону оврага, около которого расстреливали заключённых с поводом и без него. Некоторых женщин, которых уже привели сюда, корёжило и они кричали настолько громко и дико, что становилось жутко. А я вот не могла даже открыть рот и прохрипеть хоть что-нибудь. Ужас парализовал моё тело, но не от осознания того, что меня сейчас расстреляют, себя мне не было жаль, а от того, что около оврага рядом с заключёнными, которых привели на расстрел, стояли Калеб и Илана. Лицо моей сестры всё так же было в саже, и она едва держалась на ногах, низко понурив голову. Пыл брата тоже подутих, но в его глазах до сих пор горел огонёк.
Их не могут расстрелять! Только не на моих глазах!
Молодой солдат привёл меня к оврагу и поставил в один ряд с другими обречёнными заключёнными. Мои брат и сестра стояли по правую сторону от меня, всего через нескольких людей, но я даже не могла заставить себя посмотреть на них. Я стояла прямо и невидящим взором смотрела прямо перед собой. Я не должна видеть их смерть. Не должна. Слишком много убийств на сегодня! Я, мой ребёнок, брат и сестра. Это огромное горе.
Наши убийцы выстроились каждый напротив своего заключённого. Прямо передо мной на расстоянии десятка метров стоял Томас, пристально смотрящий на меня. Что ему нужно? Решил помучить меня перед смертью?! Немец, отдающий приказы о расстреле встал неподалёку от ровного ряда своих солдат и поднял руку вверх.
– Приготовится!
Солдаты подняли своё оружие и прицелились им в нас. Над Плашувом повисла мёртвая тишина, и даже кричащие женщины прекратили свою
– Пли!
– Не стрелять!!! – Закричал кто-то, но было поздно. Наши личные убийцы уже нажали на курки и тишину этого места взорвали звуки выстрелов.
Кто-то звал меня. И это громкие, как удары барабанов, слова гудели в моей голове. Я пыталась выбраться, пыталась пошевелиться и сказать что-нибудь, но не могла. Чёрная бездна тянула меня вниз, меня засасывало в эту вязкую тёмную гущу. Я беспомощно барахталась в ней и истошно кричала о помощи, но мой крик, как и меня саму, пожирала пустота. Я боролась с ней изо всех сил, но потом, когда отчаяние заполнило меня, я забыла свою цель. Забыла то, за что должна бороться. И я сдалась.
– Анастейша! Давай, просыпайся! Ну-у-у! Пожалуйста, Ана!
Кто-то бил меня по лицу. Не больно, но настойчиво. Постепенно мой лихорадочно соображающий мозг более-менее пришёл в себя и звуки, окружающие меня со всех сторон ворвались в мою голову. Я застонала, но услышала лишь собственный слабый искажённый хнык.
– Она приходит в себя, можете быть спокойны.
– Как я могу быть спокоен?! Скажи мне, как я могу быть спокоен?! Если она не очнётся, получится, что я предал друга!
Я с трудом разлепила веки и сквозь пелену перед глазами смогла разглядеть спойного врача из медчасти, который известил меня о моей беременности, и взбешённого Амона. Увидев моё пробуждение они во все глаза вылупились не меня и Гёт, сидевший на стуле рядом с моей больничной койкой, аккуратно взял меня за руку.
– А я уже боялся, что ты не очнёшься, – он нервно хохотнул и провёл свободной рукой по волосам. – Но ты сильная, ведь так? Анастейша, ты уже многое пережила и это переживёшь.
Он бережно растирал пальцами мою руку, а я всё ещё пребывала в состоянии отрешённости, поэтому смысл слов Амона доходил меня с приличной задержкой, если вообще доходил.
– Мистер Гёт, я бы не советовал Вам, говорить ей об этом прямо сей...
– Маркус, тебя кажется, ждут другие больные! – Резко оборвал врача Амон. – Так вот иди к ним!
– Есть, – военный доктор отдал ему честь, приложив руку к своему врачебному медицинскому головному убору, и вышел из этой комнаты, оставив нас с Гётом наедине.
– Что Вы имеете в виду? – Еле слышно спросила я.
На то, чтобы сказать пять коротеньких слов, я потратила все свои силы. Практически бездыханная, я лежала в медчасти концлагеря Плашув и медленно, но верно, в моей памяти восстанавливалась картинка несостоявшегося расстрела. Почему меня не убили? Или я уже мертва? Но врач и Гёт не могли умереть просто так, значит, я жива... а раз я лежу в медчасти одна, Калеба и Иланы больше нет в живых...
Я повернула голову к стене, чтобы Амон не видел моих слёз, и безвольно уставилась на потрескавшуюся штукатурку. С момента моего прошлого визита сюда, ничего не изменилось и изменилось всё.