Огненный остров
Шрифт:
Третий опустил руку в тростниковую корзинку конической формы.
Вокруг них уже собрались зрители, явно ожидавшие представления; непонятно, какое именно, но оно должно было вот-вот начаться.
– А, это Харруш, заклинатель змей! – воскликнул нотариус и с детским любопытством устремился в сторону этой группы, бросив спутника на произвол судьбы.
Эусеб именно потому, что его перестали понуждать к этому, без всяких уговоров последовал за нотариусом.
Его движение было совершенно машинальным и не имело ничего общего с проявлением свободной воли, полностью, казалось, утраченной
Два индийца, на которых возложено было музыкальное сопровождение зрелища, старались изо всех сил: один неистово бил в тамбурин, другой яростно дул в свою флейту.
Под звуки музыки тростниковая корзинка двигалась будто бы сама собой.
Харруш концом палочки приподнял крышку корзинки, и над краем показалась плоская треугольная голова очковой змеи.
При виде ее зрители закричали и инстинктивно отступили назад.
Змея обвела все вокруг взглядом маленьких зеленоватых глаз, сверкающих подобно изумрудам, издала свист, гармонирующий с дикой музыкой, которая управляла ее движениями, и, покачиваясь в такт, полностью выбралась из корзины.
Она была около трех с половиной футов длиной, с черной спинкой, прочерченной двумя желтыми линиями, и грязно-серым, усыпанным желтыми пятнами брюшком.
Едва выбравшись из корзины, она стала искать, куда ей броситься.
Но, пока она сворачивалась, чтобы найти точку опоры, Харруш тоже издал свист, приковавший все внимание рептилии.
Ее глаза сверкнули, потом начали переливаться радужными опаловыми оттенками; приподнявшись на хвосте, опираясь лишь на два последних позвонка, змея вытянулась на два фута в высоту.
Тогда свист Харруша превратился в своеобразную модуляцию, которой вторил генерал-бас флейты и тамбурина.
Едва заклинатель начал свистеть, как вторая голова, такая же бледная, как и первая, показалась над корзиной; затем кобра тем же способом, что и ее предшественница, и таким же движением выбралась наружу, вытянулась и принялась раскачиваться на хвосте.
Понемногу звуки, издаваемые Харрушем (несомненно, с помощью какого-то маленького инструмента, зажатого в зубах, сквозь который он втягивал и выдыхал воздух), стали следовать быстрее один за другим и тем самым ускорили движение рептилий. Оттенок опала, который приняли глаза змей, перешел в цвет топаза; из их пасти вырывалось негромкое шипение.
Харруш усилил свои модуляции. Можно было подумать, что каждый звук понятен змеям и означает приказ; выполняя его они сильнее раскачиваются и выбрасывают заостренное жало.
Зрители аплодисментами отозвались на эту Грозную игру.
Один Эусеб остался равнодушным или, вернее, недоверчивым.
– Да здесь нет никакой опасности, – заявил он.
– Как? – удивился нотариус.
– Нет, конечно; я думаю, ваш заклинатель змей позаботился о том, чтобы вырвать у них зубы.
Хотя этот короткий разговор происходил на голландском языке, индиец как будто понял, о чем шла речь, потому что схватил одну их своих кобр за раздувающуюся от яда шею, как взял бы за рукоятку пистолет, и протянул змею Эусебу, повернув в его сторону ее разинутую пасть.
Ван ден Беек потянулся к ней рукой.
Но метр Маес поспешно удержал его,
– Дьявольщина, что вы делаете? Вы с ума сошли или устали от своих миллионов? Не правда ли, друг Харруш, – продолжал он, – ваши змеи сохранили зубы? Не правда ли, они вовсе не утратили яда? Не правда ли, они наверняка убьют того, кто неосторожно попытается к ним прикоснуться?
Вместо ответа Харруш, который, казалось, понимал голландский язык, но, как все индийцы, отказывался говорить на нем, приподнял крышку второй корзины, достал из нее живую курицу и приблизил ее к змее.
Кобра подняла голову, зашипела, ее рубиновые глаза сверкнули кровавым блеском – она стрелой бросилась на несчастную курицу и ужалила ее над крылом.
Индиец тотчас же выпустил птицу, та попыталась убежать, но смогла сделать не более двух или трех шагов: она шаталась, лапки отказывались нести ее тело, голова поворачивалась вправо и влево в невыразимой тоске. Наконец курица слабо забила крыльями, вытянула их, потом упала на песок и осталась неподвижной: она была мертва.
– Вот видите! – торжествующе заметил нотариус. – Что, сохранили свои зубы змеи Харруша? Попробуйте теперь сказать, что в Меестер Корнелисе нельзя увидеть любопытных и поразительных вещей! – И с глубоким убеждением он добавил: – О, Харруш – это колдун, великий колдун!
Порывшись в кошельке, нотариус достал из него монетку и подал ее индийцу, очень заботясь о том, чтобы вложить ее в ту руку, на которой не было устрашающего браслета.
Эусеб последовал его примеру, и Харруш, принявший первое подношение без единого слова благодарности, ответил на подарок Эусеба гримасой, которая могла бы сойти за улыбку.
– О-о! – воскликнул нотариус. – Вы в привилегированном положении, господин Эусеб, ваше лицо, несомненно, понравилось Харрушу. Нет такой любезности, какую я бы ему не оказал, а он обращает на меня внимания не больше, чем обезьяна – на понюшку табаку.
– Что это за человек? – спросил Эусеб. – И отчего он возбуждает в вас такой сильный интерес?
– Это один из самых забавных плутов, каких я когда-либо встречал, – ответил метр Маес. – Он знает множество магических фокусов, за которые два столетия тому назад в Европе его непременно сожгли бы, но они чрезвычайно развлекают меня, за это я и люблю его, а вовсе не оттого, поверьте, что придаю хоть какое-то значение его фиглярским проделкам, Да, я верю в яд его змей, но не верю в его колдовство; впрочем, оно всегда помогает скоротать время.
– Но, в конце концов, откуда он, этот человек? – поинтересовался Эусеб, заметив, что заклинатель змей со странной пристальностью уставился на него. – Мне кажется, он не малаец?
– Нет, индиец с берегов Ганга; я сказал «индиец», хотя должен был бы сказать «парс», поскольку он считается потомком гебров – этих огнепоклонников, ускользнувших от мусульманских преследований во время завоевания их страны халифами, найдя убежище у древних братьев, с которыми разлучило их более сорока веков назад древнее соперничество асуров и дева.