Огненный рубеж

Федотов Дмитрий

– Москва струсила! – дал волю гневу атаман. – Князь Иван испугался татарвы!

– Или его убедили испугаться московские бояре, – заметил Мирун. Начальное ошеломление с него сошло, как вода с отряхнувшегося пса. Никакое чувство, пускай самое сильное, не владело Мируном долго.

Но в атамане ярость заваривалась крепко. Быстро выплескивалась вершками, а корешками еще долго жалила, жгла и иссушала нутро.

– Они стоят друг друга, вонючий, трусливый шакал Ахмат и робкий, как девка, поджавший хвост Иван! Московцы показали голый зад, и теперь Ахматка станет смелее. Пойдет жечь,

кромсать, потрошить московские земли. Поделом! Зачем мы сюда пришли раньше времени, Мирун? Здешние воеводы так же опасливы, как их великий князь. Разве не ясно было, что мы пришли к ним с добрым намереньем усилить их войско? Мои козаки стоят каждый пятерых московских ратных! Полсотни опытных воинов, почитай, я привел к ним. И что?! Отмахнулись, как от комариного писка. Своих чернецов оставили на смерть, и нас заодно! Безоружных, безлошадных…

– Может, Гриц, Москва задумала хитрость? – Мирун тянул себя за длинный ус, размышляя. – Заманивают татарву в подходящее для большой битвы место?

Атаман хотел, но не успел возразить.

– Смотри-ка, княже! – Мирун уставился куда-то, вытянул руку к берегу. – Что это там?

Скоро стало виднее – горстка черных фигурок двигалась вдоль реки, выйдя из-за голого березняка. Монахи. На шедшем впереди серебрилась окладом икона. Позади еще пара образов на древках. Тянут что-то молитвенное – издалека доносились обрывки ладного многоголосья.

– Крестным ходом идут. Думают, этим орду остановят, – с досадой на чернецов молвил атаман.

Остроглазый Мирун углядел и еще нечто. Ткнул пальцем прямо, показав на другой берег. Там, сливаясь с прибрежной порослью, стоял на конях татарский дозор.

– Двое из луков целят, – подметил Мирун. – Эх ты, где же мой-то лук? Какой криворукий московец теперь его портит?

Вдруг он расхохотался.

– А подумай, Гриц, какой куролес сейчас творится в этих татарских башках под малахаями! Они, наверное, думают, что им это снится!

Под смоляными усами атамана на короткий миг появилась улыбка и исчезла. Он ждал летящих стрел.

Но татары удержали свои стрелы в тетивах. Монахи не торопясь отвернули от берега и пошли через луговину, бывший стан московской рати. Ордынские дозорные поскакали прочь. Тогда и козачий атаман повернул своего конька в обратный путь…

Чернецы добрели до своей лесной обители лишь к полудню. Несколько из них отправились на поварню. Остальные, натощак, – в церковь. Отпевали ратника, умершего от ран, несли гробовую колоду на погост. Кладбище за монастырской стеной выросло этой осенью. Монахи-попы были духовниками в московском войске, исповедовали, причащали, освящали, благословляли. Умиравших напутствовали.

Пока все это совершалось, монастырский послушник, грубо скроенный мужик с бородой-лопатой, поманил атамана за собой. Привел к дальней клети, нырнул в яму – оказалось, там лестница, погремел замком.

– Сюды лезь, аника-воин, – глухо раздалось из-под земли.

Атаман, ужавшись, спустился в темень. За растворенной дверью монастырский жилец запалил светильник. В пустом подклете на земляном полу было свалено горой козачье снаряжение – луки, сабли, чеканы, шестоперы, ножи, копья-сулицы. Пшемко с

Богусем этот лабаз прозевали.

– Забирайте свое добро, нам оно ни к чему.

Делом занялся Мирун, покликав козаков. Атаман же сыскал игумена, взял его за плечо и настойчиво попросил беседы. Тихон привел в игуменскую келью. Та была тесна и темна, с одной узкой, короткой лавкой, на которой непонятно как можно спать.

Старый чернец был сед, с бородой ниже груди, приглаженные белые волосы на голове еще оставались густыми.

В каком направлении ушла княжья рать, игумен тоже не знал. Да кто б и подумал сообщать ему это? Его дело – Бога молить да духовные нужды християн утолять.

– Почему нас оставили тут? Отчего держали под сторожей?

Старик будто огладил его мягким, светящимся взором.

– Люди вы неясные. Веры вам нет. Как оказались в татарском войске? Ведомо у нас, что господарь ваш, литовский князь и ляшский король Казимир, не дал Ахмату своей рати, как тот просил.

– Казимир отбивает крымцев на Подолье, – отмахнулся от вопроса атаман. – Я сам господарь своим козакам, и люди мы вольные, черкасские. Свободное войско, не по найму против татар ходящее.

– Что ж теперь не против, а с ними пришли?

– Спросом на спрос отвечаешь, чернец, – нахмурился атаман. – Люди вашего воеводы уже вызнавали у меня это, нечего повторять. Да тебе и не по чину меня, князя, на словах ловить.

Тихон вздохнул.

– Вы пришли с татарами грабить русскую землю. Пришли как стервятники на падаль. Падаль же оказалась живой плотью, с живой и храброй душою. Прибыток ваш встал под сомнение. И тебе, чадо, возжелалось получить выгоду с иной стороны, утолить корысть московским серебром на службе великому князю.

– Что в том дурного? – почти прорычал атаман.

Монах пожал плечами.

– Московские служильцы бьются не за корысть, а за веру Христову и землю родную. – Игумен легко коснулся его руки, чуть подтолкнул, усаживая на лавку, как будто не он был немощным старцем, а его гость ростом с косую сажень. – Прямых речей ты не ведешь, чадо… Кто ты, скажи?

– Я князь…

– Не слыхали у нас, – не дал ему договорить Тихон, – про такого князя, каким ты назвался. Прежнего князя киевского Олелько-Олександра Владимировича знаем, сын его Михайла Олелькович, брат двоеродный нашего князя, Ивана Васильевича, ведом на Москве, в Новгороде некогда сидел князем, а теперь в литовском Копыле думу великую думает, оттого что не дали ему наследовать киевский стол. Князя Михайлу я не видал, а тебя вижу – на отца ты лицом похож… Помолюсь о тебе, чадо, Господь да будет милостив к твоей душе.

– О каком отце ты говоришь, чернец? – опомнился от внезапных слов атаман.

Тихон молча поклонился.

– Звонарь к службе благовестит, пора мне, чадо.

– Постой, отче!

Атаман схватил его за подол ветхого подрясника, вскочил с лавки. Тихон не смотрел ему в лицо, взгляд его будто скользил мимо, но при том, казалось, видел собеседника насквозь. Неуютное чувство для того, кто не хотел признавать свою полуправду-полуложь.

– Так ты вправду знал князя Олелька? Откуда ты? Из Киева? Каков ты родом, чернец?