Огненный рубеж
Шрифт:
По тюремному обычаю, хорошо усвоенному в прежние годы, отец Палладий сложил руки за спиной и двинулся навстречу судьбе.
Чекист шел сзади, не спуская с него ствол нагана. Милиционер Остриков с мрачным видом шагал чуть в стороне от обоих.
– Чего ж не понять, – спустя несколько минут повторил священник. – Ведете как разбойника, только что не в кандалах, и на том спасибо… В чем же я на этот раз провинился перед советской властью?
Чекист смолчал. В курсантской школе он твердо выучил, что вопросы должен задавать только следователь. А допрашивать арестованных и свидетелей следует в кабинете. Лес – неподходящее место для снятия показаний.
Но
– Вредный вы народ, попы.
– Так уж и вредный? – Отец Палладий решил скоротать время в пути разговором и пустился в рассуждения: – Вот взять хоть наш святой источник. Преподобный Тихон еще когда его ископал! Почти полтыщи лет назад. С тех пор его водичка людям служит, никому отказа в ней нет, целит душу и тело… А были бы мы впрямь вредные, разве валил бы народ в монастыри, как в старое-то время? Что мы, монахи, можем дать? Только утешение духовное, да руководство жизненное, да молитву во спасение душ… А иной раз и за отечество вставали. Великие отцы преподобные Россиюшку у Бога вымаливали, от вражьего плена и разорения спасали. Про Сергия-то Радонежского не слыхали, гражданин следователь? Да нет, где вам было слыхать. Вас теперь на других святцах учат, на коммунистических. Господь по своей милости оставляет вас, молодежь, варварами непросвещенными, дабы спрашивать с вас мало, как и дано вам мало. С воспитателей и учителей ваших более спросится. А с нас-то, пастырей нерадивых, подавно…
– Ты бы, батя, не наговаривал на себя лишнего, – хмуро заметил Остриков.
– Да чего ж лишнего? – удивился отец Палладий. – Статья пятьдесят восьмая пункт десятый и одиннадцатый – антисоветская агитация и контрреволюционная деятельность – у нас, у духовенства, нынче любимая. И не отопрешься от нее: сам на себя не наговоришь, другие за тебя постараются. Вот и у гражданина следователя на меня, верно, уже целая папочка уличающая заготовлена. От сумы да от тюрьмы сейчас нашему брату молчанием не отбояриться. А разговорами и подавно…
К обеденному времени как раз дошли до околицы села. До главной – Советской улицы дошагали без приключений и даже без свидетелей. На самой Советской замаячили было впереди две бабы-колхозницы с лопатами, как винтовки, прижатыми к груди. Но разглядели неладное и нырнули в чей-то двор. Попался еще ветхий столетний дед, сидел на лавке у забора.
– Что, батёк, повязали? – прошамкал старый. – А не дурмань трудящих…
И погрозил кривым пальцем.
Прошли мимо сельсовета, обширного двухэтажного строения, когда-то бывшего домом кулака Ситникова, которого насадили на вилы еще в гражданскую войну. Над входом висел призыв: «Искореним врагов народа, шпионов и вредителей, наймитов иностранных разведок! Смерть изменникам Советской Родины!» Алое полотнище, где-то раздобытое к празднику председателем сельсовета, повесили накануне – под недоуменно-тревожные взгляды колхозников. Для сельских пролетариев намерения начальства были непонятны и пугающи: кого еще искоренять будут, если всех кулаков и подкулачников уже повывели?
– Вы бы убрали оружие, гражданин следователь, – попросил отец Палладий. – Ребят напугаете.
С поперечной улицы показалась гомонящая стайка детей с холщовыми сумками на плечах. Школьники закончили учиться и расходились по домам. При виде арестованного священника и его конвоя они застыли с широко открытыми глазами и ртами. Гущин, спохватившись, спрятал наган в карман шинели.
Неприятностей и неожиданностей от колхозных детей чекист не ожидал. Среди
Потому прозвучавший детский вопрос был как непредвиденная финка в руке простого советского гражданина, еще ни в чем не заподозренного: заставил Гущина спружиниться в стойке, готовясь к отражению атаки.
– За что арестовали нашего учителя Николая Петровича?
Дети подошли ближе, рассыпались полукругом.
– Когда его отпустят? Он ничего вам не сделал!
Это «вам» сержант ощутил нутром как пропущенный удар ножа. Не сильный, но кожу пропоровший.
– Николай Петрович хороший! Он добрый, давал нам свой хлеб, если кто от голода на уроках спал. Учитель ни в чем не виноват… – Школьники заговорили все разом, обступая теснее людей в форме. Гущину их бледные лица под большими отцовскими картузами и девичьими беретами показались злобными физиономиями маленьких шкодливых обезьянок. – Николай Петрович читал нам свою повесть про то, как русские отбили татар на нашей Угре! В поход нас водил туда…
Чекист вдруг заподозрил, что дети намеренно отрезают его и Острикова от арестованного, чтобы дать попу сбежать.
– Он враг!! – рявкнул сержант и стал распихивать шпанят. – Ваш учитель арестован, потому что он враг!
Гущин оттолкнул последнего мальчишку и крепко схватил священника за руку.
– Сами вы враги!
А вот это уже не финка. Это самый настоящий диверсионный акт с применением огнестрельного оружия.
– Кто это сказал? – Гущин резко обернулся.
Перебегая глазами с одного на другого, он пытался найти в их гневных мордочках чувство мгновенной вины и сожаления о вырвавшихся словах. Но ни один не потупил взора.
Они просто отступали, сверля его своими глупыми и сердитыми бескомпромиссными детскими взглядами.
– Кто это сказал, я вас спрашиваю?! Ну-ка ты, пионер, иди сюда…
В ответ они порскнули в стороны, как воробьи с куста. Улица вновь опустела.
Трое молча продолжили путь. Впереди уже виднелись постройки бывшего монастыря, над ними помалу вырастала колокольня с дальней, противоположной стороны.
Гущин пыхтел, не мог успокоиться. Рука лежала в кармане, на рукояти нагана. Остриков тоже страдал внутренне – хмурился, плелся уныло.
Влетевший в спину чекиста камень окончательно лишил его душевного равновесия. Рука с наганом сама дернулась из кармана, и только мгновенная реакция милиционера спасла от пули убегающего стремглав мальчишку.
– Я тебе, Витька, штаны-то спущу да выдеру!.. – Остриков проорал это, поднимая упавший на землю револьвер. – Извините, товарищ сержант! – повинился он, подавая чекисту оружие. – Вы уж того… не того… Нехорошо получилось.
– Да и вы, Остриков… – морщился тот, потирая правое запястье. – Вы же мне чуть руку не сломали. Как лось навалились.
– Дети же…
– Дети?! – Гущин отобрал у него наган и неожиданно выругался по-матерному. – Это, Остриков, не просто хулиганское нападение на представителя власти при исполнении. Это самая настоящая вражеская вылазка. Диверсия! Вы понимаете, что за этим должно последовать?
– Понимаю, товарищ сержант, – упавшим голосом подтвердил милиционер.
– Как фамилия малолетнего диверсанта?
– Не знаю. Не разглядел.
– Но вы же назвали его по имени!
– Так это просто… ну так, припугнуть…