Огненный скит.Том 1
Шрифт:
Жил он затворником, не придавая внимания своей внешности и образу жизни, общаясь лишь с близкими ему по духу друзьями, совершенно не заботясь о том, что скажут о нём люди, в большинстве своём считавшими его чудаком. Не отбрасывал от себя поросль молодых поэтических талантов, подсказывал, как надо «делать» стихи, старался уберечь от простого версификаторства.
Анатолий к 11 часам приходил обедать в так называемую исполкомовскую столовую и почти всегда заходил ко мне в кабинет раздеться.
— Как функционируешь? — обычно задавал он один и тот же вопрос.
Не
— Нормально, — отвечал я.
Чиков раздевался и о чём-либо рассказывал, в основном о житейских передрягах, которые пришлось преодолеть, о бюрократах чиновниках, местных и от литературы, и всегда заканчивал на оптимистической ноте:
— Но ничего. Мы их будем терроризировать смехом.
Рассказывая, никогда не присаживался, а ходил по кабинету, захватив пальцами края рукавов пиджака. В такие минуты он мне напоминал большую птицу с перебитыми крыльями.
— Как пишется? — иногда интересовался он.
Я пожимал плечами, не зная, что ответить:
— Пишется…
— А я не пишу сейчас. Перечитываю классиков: Пушкина, Блока, Есенина, Кедрина…
Известный в городе и районе журналист и писатель Алексей Дорохов рассказывал, что в судьбе Чикова на заре его поэтической жизни живейшее участие принял директор государственного музея-заповедника Гурий Александрович Сидоров-Окский, писатель, скульптор, увидев в лице молодого парня одарённого поэта. Одно время Чиков даже жил у него в Лавре на квартире и постигал азы поэтики. Выдающийся русский писатель Юрий Казаков, с кем я поддерживал тесную дружбу на протяжении последних лет его жизни, и кому я благодарен за творческую поддержку и участие в литературной судьбе, отмечал, что писателя делает не столько учёба, скажем, в Литературном институте, сколько среда, общение с близкими по духу творчества людьми будь это друзья или наставники. Так что советы и наставления Гурия Александровича несомненно во многом повлияли на развитие поэтического мастерстваЧикова. Сидоров-Окский был и наставником Алексея Дорохова, который никогда об этом не забывал.
Поддерживал Чикова старший по возрасту поэт Николай Старшинов, «проталкивая» его стихи в столичные издания. Сам Чиков, говоря о нём, подчёркивал, что «Константиныч большой человек, делает благое дело: вытаскивает молодых из провинции. Не каждый на это способен из ныне живущих литераторов…»
Тогда же в 80-х годах я собирался ехать в подмосковную Рузу на общемосковское совещание молодых писателей и сказал об этом Чикову.
— Увидишь Старшинова (он делал в фамилии ударение на третьем слоге) передай от меня привет, — сказал Анатолий. — Он бывает на таких семинарах.
Я встретил Николая Константиновича и передал ему устное послание Чикова.
Старшинов был чем-то озабочен, но после моих слов лицо его засветилось. Улыбка тронула губы:
— Как там живёт Толя?
Мы поговорили о Чикове, и, уходя, Старшинов сказал:
— Передавайте привет «красному монаху».
Вернувшись
— Старшинов назвал тебя «красным монахом». Что за прозвание?
— Когда мы были моложе, — ответил Чиков, — мы иногда собирались вместе, выпивали, дурачились кто как мог. Напридумывали себе разных прозвищ. Я был «красный монах» Загорска, Старшинов «красный барс революции…»
Перед выходом очередной книги приносил десятка два-три рукописных страниц с новыми стихами. Клал на стол.
— Посмотри редакторским глазом. Может, ошибки найдёшь.
Я с интересом просматривал. С каждым новым выпущенным сборником поэзия его крепла, наполнялась общественно значимыми мотивами. Стихи были выстраданы, не один раз переписаны и поправлены и кроме некоторых погрешностей в пунктуации, не вызывали замечаний.
Рукопись он относил на четвёртый этаж, где располагался горком партии, и отдавал Валентине Николаевне Шульге, заведующей партийной библиотекой, которая перепечатывала их на машинке, готовя к сдаче в издательство.
Заходил Анатолий и с друзьями. Чаще всего с Николаем Денисовым, художником, пробовавшим свои силы и в поэзии, или с поэтом и критиком Сергеем Карнеевым, жившим тогда в Загорске. Вот уж они давали волю юмору: и острили, и подначивали друг друга, рассказывали разные случившиеся с ними истории. Они преображались, глаза загорались весёлым светом, жестикуляция была выразительна, наперебой старались перещеголять друг друга в каламбурах.
Чиков вообще, несмотря на подорванное здоровье, относился к жизни с юмором, хотя иногда и проскальзывали нотки пессимизма, но мимолётно. Он старался не унывать и сохранять реальный взгляд на происходившее, а тут превосходил в иронии, в смехе своих приятелей. Уходили они довольные, раскрасневшиеся от словесных искромётных баталий, что от души посмеялись. Из коридора доносились их громкие голоса. Денисов всегда оживлённый, Карнеев с тонким слегка язвительным юмором, Чиков добродушно-снисходительный. Втроём они дополняли друг друга.
Чиков в те годы, когда что-то рассказывал, частенько повторял одну и ту же короткую фразу из одного слова: «Кошма-а-ар!» Произносил с растяжкой и это жуткое слово так правдоподобно звучало, что слушатели невольно поддавались чиковской экспрессии и полагали, что произошедшее в рассказе поэта действительно было кошмаром.
Писал он не только стихи, но и прозу. Из-под его пера выходили лирические небольшие рассказы, с юмором и грустинкой, детские сказки. Он был добрым поэтом, добрым сказочником. Но это только сказка завершается удачей для героя. В жизни часто происходит всё наоборот…
«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье», — очень точно подметил Есенин. Только со временем начинаешь понимать всю значимость той или иной фигуры. Чиков, проживший плодотворную творческую жизнь в Загорске, теперь Сергиевом Посаде, ставшим для него родным, посвятил ему не одно стихотворение, не замеченный в своё время местными властями стал для города поэтом, которым теперь гордятся.
2008
Любопытнов Юрий Николаевич