Огненный столб

Тарр Джудит

— Он так и делает. И дальше намеревается так сделать.

— Он должен был сделать это уже давно.

Моше протестующе вытянул руки.

— Господь поступает так, как хочет. Кто мы есть, чтобы судить его?

— Мы принадлежим ему, — сказал Эфраим. — Он назвал нас своими.

— А может ли дитя подвергать сомнению волю отца?

— Если эта воля причиняет ему мучения, может.

— Но если у этих мучений есть цель, непостижимая пониманию ребенка — что тогда? Должен ли отец уступить ему?

—

Он должен научить ребенка, как понять это.

— Если ребенок способен понять, безусловно. Но если он слишком мал или слаб разумом, тогда лучше, чтобы отец просто сказал ему: «Делай так, потому что я так велю», — и ребенок должен повиноваться. Так и мы повинуемся нашему богу, недоступному человеческому пониманию.

Способность апиру спорить о боге была уж точно недоступна иноземному пониманию Нофрет. Она подавила зевок и принялась собирать посуду. Слуги, услышав звяканье, торопливо прибежали исполнять свои обязанности.

Она намеревалась выставить их, но Моше, оказывается, как ни удивительно, сказал все, что собирался. Нофрет не подозревала, что пророк может быть так краток. Он вымыл руки, встал, кивнул Агарону и сказал:

— Пошли.

Остальные поспешили вслед за ними; некоторые даже не успели надеть сандалии. Даже Эфраим пошел, в одежде с чужого плеча, босиком и глубоко озадаченный.

Стражники у дверей посторонились, пропустили всю толпу, но двинулись следом, как им было приказано. Некоторые из молодых людей явно сожалели, что у них нет с собой оружия, но враждебности не проявляли, сдерживаемые присутствием Моше. Он решительным шагом вел их через дворы и коридоры дворца.

Они шли к воротам самым прямым путем, не интересуясь, что о них могут подумать. Моше был пророком, а пророками руководят боги; они знают, куда ведут все дороги и как по ним идти.

Никто не решался остановить его. Стражникам было приказано только присматривать за ними. Моше, с младенчества окруженный вооруженными людьми из царской стражи, не находил в таком сопровождении ничего странного.

Он вел их вниз к реке. Уже наступал день, на улицах было людно, как всегда. У воды стояла большая толпа, раздавались музыка и пение жрецов.

Нофрет с удивлением обнаружила, что помнит этот обряд. Отмечался конец разлива реки, время, когда она прекращала поглощать Черную Землю и начинала возвращаться в свое зимнее ложе. Высоту разлива египтяне отмечали на большой колонне и оценивали, насколько милостива была река.

На сей раз милость была дана в полном объеме. Вода убывала. Черный плодородный ил высыхал, началось время пахоты, некоторые поля уже зеленели. Жрецы и царь воздавали благодарность богу реки, принося ему молитвы и жертвы.

Простым людям не позволялось приближаться к собранию жрецов и вельмож. Но апиру подошли и встали почти

рядом с ними на еще влажном берегу. Здесь тростник был вырублен, и сделана площадка, чтобы высочайшие особы не замочили ног. Апиру стояли среди тростников, их ноги были погружены в жидкий ил.

Нофрет опасалась крокодилов. Она не слышала, чтобы крокодилы нападали на такую большую толпу людей, но от них можно ждать всякого. Ее рука скользнула под покрывало — в косу был вплетен амулет Собека.

На возвышении обряд подходил к концу. Люди на берегу захлопали в ладоши, выкрикивая приветствия царю: «Тысячи и тысячи лет! Живи вечно!»

Царь совершил жертвоприношение и вернулся на трон под навесом. Носильщики заняли свои места и нагнулись, чтобы взяться за ручки.

Громкий голос Агарона заставил их замереть.

— Господин Египта! Ты все еще отказываешься повиноваться нашему богу?

Среди всеобщего замешательства, вызванного таким неслыханно дерзким обращением к царю, Моше вспрыгнул на возвышение, а вслед за ним и Агарон. Седобородые старейшины двигались ловко, как мальчишки. Агарон высился, словно башня, над жрецами и вельможами. Моше, высокий даже для египтянина, был не ниже любого из них.

Царская стража, придя в себя, ринулась вперед. Моше поднял посох.

— Нет, — сказал он мягко.

Стражники остановились, словно налетев на стену.

У жрецов и вельмож тоже, казалось, не было сил шевельнуться. Моше улыбнулся им смертельно ласковой улыбкой, но слова его были обращены к царю:

— Мой повелитель, царь, Великий Дом Египта, Властелин Двух Царств, ты все еще насмехаешься над Предводителем?

— Я не знаю вашего бога. — Голос царя прозвучал резко, скрипуче, как будто он утратил умение смягчать его.

— Ты знаешь его, — возразил Моше, все еще негромко, но слышал его каждый. — Он говорит с тобой днем и ночью, с тех пор, как ты превратил его людей в своих рабов.

— Я не слышу его, — упорствовал царь.

— Слышишь. Но отказываешься признать его. Он пугает тебя. Так и должно быть, поскольку он могущественней всех богов Египта.

Царь попытался поднять руку, в которой держал плеть, но то ли этот золоченый символ царской власти был сделан из камня, который тяжелее даже золота, то ли его рука преодолевала невидимую тяжесть.

— Уберите его, — приказал он. — Уберите его отсюда.

Никто не двинулся с места, чтобы исполнить приказ. Стража не в силах была преодолеть стену, воздвигнутую посохом Моше. Жрецы тоже не могли или не хотели сдвинуться с места.

Глубокий румянец гнева залил щеки царя под краской.

— Твои чары рассекутся, как и любые чары. И тогда ты умрешь.

— Чары? — изумился Моше. — Но я не колдун. Я служу своему Богу, только и всего. Сейчас его рука лежит на тебе.