Огневой вал наступления
Шрифт:
После командарма пришлось докладывать мне об артиллерии, командующему бронетанковыми войсками армии — о танках (в нашей полосе вводился в бой 8-й гвардейский танковый корпус) и некоторым другим специалистам. Маршал Рокоссовский слушал нас, сидя среди командиров, в заднем ряду. Когда последний из докладчиков закончил, командарм Федюнинский спросил:
— Вопросы есть?
Вижу — поднял руку Николай Григорьевич Лященко, командир 90-й стрелковой дивизии:
— Есть вопрос!
Неторопливо, но и без лишних слов он изложил свой вопрос. Его дивизия воюет вместе с 46-м танковым полком уже давно, еще с Синявинских высот под Ленинградом. И на этом плацдарме Лященко совместно с танкистами уже облазил весь передний край, договорились,
— Ваш приказ, товарищ командующий! — повторил Лященко. — 46-й танковый мы передаем соседям, а нам дают танковый полк, только что прибывший с Урала.
— Прекрасный полк! — заметил Федюнинский. — Весь как с иголочки. Танки Т-34 новые, с сильной 85-мм пушкой.
— Так точно! — подтвердил Лященко. — Новые, с сильной пушкой, с боевой молодежью. Но я прошу, товарищ командующий: оставьте нам 46-й полк, мы с танкистами вообще друг друга с полуслова понимаем, все обговорили. А с новыми надо еще знакомиться. А времени уже нет.
Рокоссовский спокойно так сказал:
— Иван Иванович, уступите комдиву, дело говорит.
Федюнинский распорядился, и, как рассказывал мне потом Николай Григорьевич Лященко, 46-й танковый полк завернули к нему прямо с марша.
Подготовка к наступлению заканчивалась. Времени нам дали вполне достаточно, чтобы все сделать без спешки и основательно. Артиллерия была полностью выведена в позиционный район, каждая батарея заняла предназначенную ей огневую позицию, получила уже подготовленные и проверенные пристрелкой данные для стрельбы по целям. Теперь в эти данные ежедневно вносились только поправки на изменения в погоде — в температуре воздуха, в давлении атмосферы, в направлении и силе ветра. Так корректировались прицел и угломер каждого из сотен орудий. Только пушки, предназначенные для стрельбы прямой наводкой, стояли пока еще далеко от своих позиций. Для того чтобы не насторожить заранее противника, эти орудия их расчеты выдвинут к переднему краю в ночь перед наступлением. Надо будет прокатить орудия на руках с километр, а то и более. Это нелегкая работа, но она обеспечит скрытность наших приготовлений до последнего часа.
В соответствии с директивой 2-го Белорусского фронта плотность артиллерии на участке прорыва армии должна была составить не менее 250 стволов (не считая 45-мм пушек и 50-мм минометов) на каждый километр. У нас она составила 273 ствола на километр, или 1910 стволов на весь семикилометровый участок прорыва.
Участок этот распределялся так: правофланговый 108-й корпус генерала В. С. Поленова — 4 км, по два километра на дивизии первого эшелона — 90-ю и 46-ю. Левофланговый 98-й корпус генерала Г. И. Анисимова получил участок 3 км. 142-я его дивизия прорывалась на фронте шириной два километра, [159] 381-я дивизия — один километр. Эта дивизия получила задачу оказать содействие нашему левому соседу — 65-й армии генерала П. И. Батова в овладении городом Пултуск. Кстати сказать, на участке прорыва 381-й дивизии плотность артиллерии была наивысшей из тех, что я знал за всю войну — 468 стволов{56}. Это объяснялось, во-первых, необходимостью хорошо обеспечить стык флангов с 65-й армией, а во-вторых, прикрыть наш будущий прорыв от возможных контратак фашистов со стороны Пултуска.
12 января 1945 года наступлением войск 1-го Украинского фронта началась грандиозная Висло-Одерская операция. День спустя наш северный сосед — 3-й Белорусский фронт нанес мощный удар по восточнопрусской группировке противника в общем направлении на Кенигсберг. С утра 14 января предстояло вступить в бой и войскам 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Накануне вечером опергруппа штаба артиллерии 2-й ударной армии выехала к передовой и заняла наблюдательный пункт на высоте 110,0. Здесь в последних приготовлениях провели мы эту, как всегда перед наступлением, тревожную ночь.
Прорыв в
Ночь накануне наступления была для всех нас очень тревожной еще и потому, что плотный туман окутал землю. Вышел я из блиндажа — в двух шагах ничего не видно, а отойдешь с полсотни шагов — вовсе заблудишься. Дело уже к утру, а туман все стоит. И это у нас, на горе. А что делается там, в низких местах? Сели мы с начальником оперативного отдела Михаилом Киселевым на телефоны. Звоню в гаубичные бригады большой мощности, вопрос к ним один: как видимость?
— Нулевая! — ответил командир 112-й бригады полковник Кулешов.
— Плохо! — ответил командир 21-й бригады полковник Бондарев. — Этот туман надолго.
— Пугаешь, Тихон Иванович?
— Нет, верно говорю. Туман вязкий, может и до полудня продержаться.
Потом звоню в группу артиллерии дальнего действия, в ту, что будет подавлять вражеские батареи. И командир 81-й пушечной бригады полковник Гнидин, и командир [160] 138-го корпусного артполка подполковник Чумаков, и другие командиры отвечают примерно то же: «Нуль видимости. Молоко!»
Наблюдательные пункты практически ослепли. Если туман и после рассвета не рассеется, мы окажемся в трудном положении. Правда, большинство глубинных целей, в том числе артиллерийские и минометные батареи противника, образно говоря, взяты нами на прицел. Данные по ним подготовлены заранее и весьма точно. Наша авиационная разведка много раз фотографировала оборону противника, его огневые позиции и разного рода оборонительные сооружения. Их координаты нанесены на артиллерийские карты, неоднократно проверены засечками звуковых станций и прочих средств разведки. Искусством стрельбы на расстояниях в 5–10 и более километров по этим так называемым ненаблюдаемым целям наши артиллерийские командиры владеют хорошо. В ходе артподготовки они плотно накроют огнем и заставят замолчать вражескую артиллерию — в этом я, как командующий артиллерией армии, уверен, и тут ни ночь, ни туман нам не помеха. Потом настудит второй период артиллерийской боевой работы — час Ч, час пехотной атаки. Бойцы поднимутся из окопов, а впереди них, от рубежа к рубежу, сметая оставшиеся очаги сопротивления, грохочущей стеной разрывов покатится двойной огневой вал. Здесь плохая видимость, тот же туман, может стать помехой. Надо наблюдать за своей атакующей пехотой. На каком-то участке она будет продвигаться быстрей, на другом медленней и далеко отстанет от огневого вала. А как увидишь это с наблюдательного пункта, если вокруг такое «молоко»?
Однако главная трудность наступит в третьем периоде боя. Огневой вал запланирован на глубину до двух километров. А дальше в работу артиллериста вторгаются обстоятельства в большей или меньшей мере неожиданные. Оживают некоторые из вражеских батарей, оживают неподавленные пулеметные точки, противник бросает в контратаку резервы — пехоту и танки. Откуда и какими силами он предпримет свои контрдействия — это тоже можно предположить, однако предположение есть предположение, не более того. Оно сбывается далеко не всегда. При хорошей видимости, наблюдая за полем боя и получая целеуказания от пехоты, опытный артиллерист быстро реагирует на все изменения боевой обстановки и сосредоточивает огонь батареи, дивизиона, а то и сотен орудий там, где нужно, уничтожая или рассеивая противника. Но если туман, снегопад или [161] дождь ограничивают видимость, маневрировать артогнем становится трудно, а подчас и невозможно.
Вот примерно те мысли, которые одолевали меня в предутренние часы 14 января 1945 года. Звоню в 90-ю стрелковую дивизию генералу Лященко, на правый фланг армии.
— Как дела, Николай Григорьевич?
— Скучные! — ответил он. — Думаю.
— О чем?
— О том, как не заблудиться в тумане.
— И что придумал?
— Приказал каждой роте тянуть за собой в атаку телефонный провод. И командирам полков ориентир, и раненым, чтобы в тыл их выводить.
Потом позвонил мне генерал Федюнинский: