Огонь на солнце

Эффинджер Джордж Алек

Уже в машине Шакнахай покачал головой и усмехнулся:

— А знаешь, она права. Ты вел себя как настоящий садист. Терзал ее без всякой, надобности. Сукин ты сын.

— Наверно.

— А я тут разъезжаю с тобой по городу… Разговор этот мне сразу наскучил.

— Не пора ли заканчивать смену? — спросил я.

— Пора. Давай-ка проедем мимо участка, а потом — ко мне, пообедать, если у тебя нет других планов. Я думаю, Фридлендер Бей перебьется без тебя одну ночь.

Я не слишком общителен и всегда чувствую себя неловко в чужих домах. Но идея провести вечер

вне Папочкиного круга показалась мне чрезвычайно привлекательной.

— Конечно, — согласился я.

— Я только звякну жене и предупрежу.

— Не знал, что ты женат, Иржи.

Удивленно приподняв брови, он набрал свой номер. Перебросившись с женой парой фраз, Шакнахай повесил телефон на пояс.

— Все в порядке, — сказал он. — Сейчас жена займется уборкой и готовкой. Она всегда готовится к приходу гостей.

— Ну, для меня нет необходимости суетиться, — сказал я.

Шакнахай покачал головой:

— Да это вовсе не для тебя: Просто она из очень ортодоксальной семьи и каждый раз хочет доказать, что образцовая мусульманка.

Мы остановились у здания участка, передали автомобиль следующей смене, отметились в журнале и после всех формальностей службы устремились вниз по лестнице.

— Я всегда хожу домой пешком, если нет дождя, — сказал Шакнахай.

— Далеко идти? — спросил я. Вечер был чудесный, но я не был расположен к дальней прогулке.

— Три — три с половиной мили.

— Погоди, — остановил его я. — Сейчас возьму такси.

На бульваре Иль-Жамедь около восточных ворот всегда стоят семь-восемь свободных машин. Я поискал своего дружка Билла, но его не было. Пришлось сесть в другое такси, и Шакнахай назвал шоферу свой адрес.

Мы подъехали к жилому дому в части города, которая называлась Хаф-аль-Хала, Край пустыни. Шакнахай с семьей жили в самой южной оконечности города, рядом с пустыней, песчаными дюнами подступающей к стенам домов. На улицах не было ни деревьев, ни цветов. Самое голое, пустынное безжизненное и тихое место, какое я только видел.

Шакнахай, похоже, угадал направление моих мыслей.

— Это самое дорогое жилье, какое я могу себе позволить, — проворчал он. — Ну заходи.

Я вошел за ним в подъезд дома, и мы Поднялись на третий этаж. Он открыл ключами дверь, за которой его сразу же атаковали двое малышей. Они прилипли к его ногам, и так, вместе с ними, он проследовал в прихожую. Смеясь, он наклонился и погладил ребятишек по головам.

— Мои сыновья, — гордо заявил он. — Это малыш Иржи, ему восемь, а Хакиму — четыре. Захре — шесть, она, наверно, мешает мамочке на кухне.

Честно говоря, с малышами я общаться не умею: не хватает терпения. Это удовольствие не для меня; и вообще, я никогда не понимал, зачем люди заводят детей. Правда, это не помешало мне вежливо заметить:

— Симпатичные мальчуганы. Они делают тебе честь.

— Такова была воля Аллаха, — ответил Шакнахай. Он сиял точно прожектор.

Он отцепил малыша Иржи и Хакима и вышел посмотреть, скоро ли будет готов ужин. Оставив меня, к моему ужасу, наедине с детьми. Я не желал детям зла, но моя теория воспитания была несколько радикальной.

Я искренне считал, что ребенка после рождения имеет смысл подержать дома в течение нескольких дней, пока его новизна не приестся, после чего следует запаковать его в большой картонный ящик с лучшими книгами, созданными западной и восточной цивилизациями. Открыть ящик можно по прошествии восемнадцати лет.

Я со страхом наблюдал, как сначала малыш Иржи, а затем Хаким обращают на меня внимание. Хаким подошел ко мне с двумя ярко-красными игрушками: одна в руке, а другая — в зубах.

— И что теперь? — задумчиво и растерянно пробормотал я.

— Ну, как вы тут? — раздался голос Шакнахая. Я был спасен. Он вошёл в гостиную и сел рядом со мной в старое расшатанное кресло.

— Чудесно, — ответил я и взнес благодарственную молитву Аллаху. Казалось, со времени отсутствия Шакнахая пролетела целая вечность.

Симпатичная и очень серьезная девочка вошла в комнату, неся фарфоровое блюдо с хумусом и хлебом. Шакнахай взял блюдо и расцеловал ее в обе щеки.

— Это моя маленькая принцесса Захра, — сказал он. — Захра, это дядя Марид.

Дядя Марид! Никогда я еще не оказывался в столь курьезном положении.

Захра взглянула на меня, покраснела до ушей и убежала обратно на кухню. Шакнахай засмеялся. Я всегда производил незабываемое впечатление на женщин.

Шакнахай подвинул ко мне тарелку с хумусом.

— Угощайся, — произнес он.

— Да снизойдет на твой дом процветание, Иржи, — сказал я.

— Да продлит Аллах твои дни! Пойду принесу чай. — Он поднялся и вновь удалился на кухню.

Лучше бы он не суетился, это нервировало меня; кроме того, в его отсутствие я ощущал численный перевес детей. Отщипнув хлеба, я окунул его в хумус, украдкой покосившись на Иржи и Хакима. Они мирно играли друг с другом, не обращая на меня никакого внимания. Но я не терял бдительности.

Через несколько минут Шакнахай вернулся.

— Я думаю, с моей женой вы знакомы, — сказал он. Рядом с ним стояла Индихар. Он улыбался своей идиотской усмешкой, а она казалась совершенно ошеломленной.

Я стоял, не веря своим глазам.

— Привет, Индихар, — выдавил я, чувствуя себя дураком. — Я и не знал, что ты замужем.

— Никто не знает, — сказала она, посмотрев на мужа, а затем на меня.

— Все в порядке, дорогая, — успокоил ее Шакнахай. — Марид никому не расскажет, верно?

— Марид… — начала Индихар, но, вспомнив, что я гость в ее доме, скромно опустила глаза. — Это большая честь для нашего дома, Марид.

Я не знал, что еще сказать. Для меня это было большой новостью. Индихар — днем прекрасная танцовщица, а ночью — степенная жена-мусульманка.

— Пожалуйста, — смущенно сказал я, — не беспокойтесь на мой счет.

Индихар плутовски стрельнула глазами, уводя Захру из комнаты.

— Наливай себе чаю, — сказал Шакнахай. — И еще хумуса.

Хаким наконец до меня добрался. Вцепившись в мою ногу, он надул мне на брюки. Это превзошло все мои опасения.

Глава 8