Огонь под пеплом

Глаголева Екатерина Владимировна

Взломав печать, император пробежал глазами ровные строчки, затем сложил бумагу и спросил Чернышева, не передавал ли его кузен что-либо на словах. Саша произнес заранее приготовленную и затверженную фразу о том, что сила обстоятельств порой заставляет нас действовать несообразно нашим желаниям, Россия – неприятельница Австрии лишь по наружности, дружба императора Александра к императору Францу остается неизменной, он искренне желает скорейшего заключения мира для предотвращения новых несчастий и благополучия подданных своего любезного кузена.

– И я никогда не признавал и не буду признавать неприятеля в императоре Александре, – с чувством ответил Франц. – Я совершенно убежден, что падение Австрии, единственной преграды между Францией и Россией, противно выгодам вашего отечества. Вы ведь были при императоре

Наполеоне в последнем походе?

– Точно так.

– Значит, вам известно, что в моей армии делали много ошибок… Но в то же время вы были свидетелем бесстрашия моих войск, нанесших большой урон неприятелю?

– Совершенно верно, ваше величество, я могу это подтвердить.

Франц слегка улыбнулся тонкими губами.

– Вы – первый русский, кого я вижу с самого начала кампании! Мне очень жаль, что я не могу пригласить вас к столу: императрица занемогла, получив известие о смерти своего брата, венгерского примаса, я должен обедать с ней. Такое горе, ему не исполнилось и двадцати пяти! Приезжайте ко мне ввечеру проститься.

Чернышев снова поклонился. Император вспомнил про письмо.

– Вам надобно сегодня же возвратиться в Шёнбрунн, не так ли? Так я пошлю ответ к князю Голицыну, чтобы вас не задерживать. Жду вас вечером!

Саша с поклоном сделал несколько шагов назад, пятясь к двери, и вышел.

То, что император не оставил его обедать, даже к лучшему, думал он, снова следуя за адъютантом. За ним наверняка следят, у Бонапарта повсюду есть осведомители. Продолжительная беседа с австрийским монархом вызвала бы ненужные подозрения, а его главная задача сейчас – усыпить бдительность французов. Выехав вчера утром на почтовых из Шёнбрунна в Дотис, Чернышев нарочно остановился в Альтенбурге, где шли переговоры о мире, – переменить лошадей и нанести визит министру иностранных дел Шампаньи. Прикинувшись наивным мальчиком, Саша спросил, каково его мнение: стоит ли ему искать встречи с графом фон Меттернихом, австрийским полномочным послом, чтобы сообщить, что он везет послание русского государя к австрийскому императору? Шампаньи категорически не советовал этого делать (разумеется, в самых учтивых выражениях) и, как Саша ни отнекивался, навязал ему конвой до австрийской передовой цепи, упросив также взять в дорогу разные кушанья: на почтовых станциях можно найти только самый скудный обед. Что ж, если бы он и увиделся с Меттернихом, тот не смог бы уделить ему достаточно времени, чтобы посвятить во все тонкости переговоров. Оставим политику дипломатам.

Досадно, однако, что он не увидит ее императорское величество Марию Людовику. Говорят, что она весьма хороша собой. Муж будто бы сильно в нее влюблен, она моложе его на двадцать лет. Правда, слабого здоровья; детей у них, наверное, не будет. Впрочем, у императора и так уже семеро детей, он ведь дважды вдовец. На своей хорошенькой кузине-бесприданнице он женился полтора года назад, невзирая на предостережения графа фон Меттерниха, бывшего тогда посланником во Франции. Ее отец, герцог Миланский, лишился трона по воле Бонапарта, вся семья превратилась в изгнанников, союз с юной княжной рисковал осложнить отношения с Францией, однако сила любви одолела политические расчеты… Впрочем, Францу I не приходилось надеяться на возможность брака с какой-нибудь из европейских принцесс – дочерей вынужденных союзников Наполеона; настояв на своем выборе, он избежал унижения от возможного отказа. Стоит ли говорить, что новая императрица ненавидит Наполеона всей душой и жаждет мести. Очень может быть, что и нынешняя, несчастная для Австрии кампания вдохновлялась именно ею. Неудивительно, что она занемогла, перенеся столько ударов: поражение армии, смерть брата… Другой ее брат, Франц д’Эсте, только в этом году был назначен ее хлопотами губернатором Галиции, судьба которой решается теперь в Шёнбрунне. Ходят слухи, что он влюблен в старшую дочь императора Марию-Луизу, и императрица, которая старше своей падчерицы всего на четыре года, мечтает их поженить… Да, жаль, что нельзя будет увидеть ее и понять, настолько ли она умна и неотразима, как о ней говорят.

Обедал Саша с князем Иоганном Лихтенштейном и графом Бубной, составлявшими полную противоположность друг другу. Первый – высокий, светловолосый, худощавый, с узким лицом, изнуренным болезнью, второй – кряжистый брюнет с полными щеками и волевым подбородком. Князь, ведший в бой кавалерию и гренадеров при Экмюле, Асперне и Ваграме, теперь должен был сделаться дипломатом и участвовать в мирных переговорах; граф был доверенной особой императора Франца и часто ездил к Наполеону с поручениями от него. Вкуса подаваемых блюд никто не ощутил: всё забивала горечь от разговора.

Именно князь Лихтенштейн привез Бонапарту просьбу императора Франца о мире, когда под Цнаймом кипело сражение. Грозовые тучи с проблесками молний словно отражались на земле в клубах порохового дыма со вспышками выстрелов, а потоки дождя не могли охладить пыла двух армий: и с той, и с другой стороны офицеры, посланные с приказом о прекращении огня, были ранены. На переговоры ушел весь день; наконец подписали перемирие: Австрия соглашалась признать завоевания Наполеона и не оспаривать прав его брата Жозефа на испанский престол, присоединиться к блокаде Англии и уплатить контрибуцию в сто девяносто шесть миллионов. Но этого Бонапарту показалось мало, он потребовал уступить ему земли с населением в четыре, даже пять миллионов жителей! Пойти на это было никак невозможно, после двух недель обмена курьерами император французов уменьшил свои требования до трех-четырех миллионов жителей. Наполеон хочет присоединить Тироль и Зальцбург к Баварии, Западную Галицию – к Варшавскому герцогству, а Триест и Далматию забрать себе! Он стремится возвыситься еще больше, унижая других, но всему же есть предел. В Тироле продолжается крестьянское восстание, хотя регулярные австрийские войска уходят оттуда, передавая крепости французам. Вообразите себе чувства боевых офицеров, не щадивших себя на поле боя, когда крестьяне, вооруженные охотничьими ружьями и дрекольем, обвиняют их в трусости или, наоборот, умоляют остаться и не бросать их!

На отпускную аудиенцию к императору Чернышев шел с тяжелым сердцем, но, по крайней мере, в голове у него прояснилось. Заметив зеркало, Александр мельком оглядел себя и одернул мундир, хотя тот и так сидел на нём, как перчатка.

Император словно постарел за эти несколько часов: впалые щеки казались еще бледнее, морщины у рта и на лбу – глубже, глаза печальнее.

– Я готов заключить мир с императором Наполеоном и пойти на определенные жертвы, жалея моих подданных, которым каждый день пребывания французской армии обходится в миллионы, но предлагаемые им условия настолько унизительны, что я не могу их принять, не покрыв себя бесчестьем, – сказал Франц. – Он сам лишает меня выбора: если он не смягчит своих требований, я буду вынужден продолжать войну. Странно, что он не предвидит опасности, доводя народы до отчаяния, – неужели примеры Испании и Тироля до сих пор его не образумили? Попробую написать к нему еще раз. А вас я прошу передать императору Александру, что я ни минуты не сомневался в его дружбе. Я стараюсь теперь сохранить силы, чтобы иметь возможность когда-нибудь быть полезным России – вот всё мое желание.

* * *

– Vive l’empereur! [3]

Вырвавшись разом из сотен глоток, этот крик перекрыл звуки полковой музыки. Последняя рота прошла по двору Шёнбруннского замка, развод окончен; Наполеон сделал знак Чернышеву следовать за собой.

– В каком расположении вы нашли императора Франца? – спросил он, когда за ними закрылись двери кабинета. – Что он думает о мире?

– Он готов заключить мир, если ваше величество будет снисходительнее в требованиях.

3

Да здравствует император! (франц.)

Бонапарт сделал резкий жест рукой и несколько раз прошелся туда-сюда.

– Готов заключить мир! Зачем же он не торопится это сделать? Что за прокламацию он написал к своей армии на другой день после первой встречи наших уполномоченных? Это больше похоже на объявление войны, чем на желание мириться.

Он достал из кармана сложенные в трубку листки, приблизил к глазам и принялся громко читать французский перевод этой прокламации, делая замечания к каждой фразе, но на середине бросил.