Огонёк
Шрифт:
Та сбивчиво продолжала:
– Я, конечно, не первая впечатленная Индией, но мне там действительно расширили сознание, и что-то вроде комплекса появилось перед странами, где все совсем плохо. В смысле масштабов нищеты и количества беспомощных инвалидов, детей, страдающих от голода, войны… Когда узнаешь об этом чуть больше, чем привык видеть и не замечать – цифры в газетах, попрошаек в метро, сложно не задуматься, насколько ты вправе жить хорошо, исключительно для себя, если в одном с тобой мире по-настоящему страдают люди, ребятишки, нисколько не виноватые в своей куда более несчастной, чем у тебя, судьбе. Я задумалась и для себя решила не мириться с тем, что в мире так много денег тратится на всякую хрень, в то время как от их недостатка
– Погоди, погоди, – нетерпеливо перебила ее Эльвира. – Ты намерена на постоянной основе, не просто в качестве временной стажировки или волонтерства, заниматься благотворительностью? И не в России, так?
– Сегодня у меня есть возможность поработать на Красный Крест, упускать ее не хотелось бы. Начну с этого, дальше посмотрим…
Леся закусила губу, словно обдумывала следующую мысль, и через некоторое время произнесла:
– По поводу России как раз собиралась с вами поговорить. До отъезда мне хотелось бы кое-что сделать для одного интерната для детей с нарушением зрения. Я недавно общалась с заведующей и, как поняла, одна из проблем в том, что пожертвования в виде денег очень часто не доходят до тех, кому они предназначаются – либо тратятся на всякие хозяйственные нужды, либо просто на них находятся другие желающие. Надежда Михайловна, та самая заведующая, считает более эффективным просить тех, кто хотел бы им помочь, не переводы делать на счета, а приезжать непосредственно к детям с подарками. Лучше, конечно, покупать что-то полезное, у них много чего недостает из специальных приспособлений для слабовидящих: очки, книги по азбуке Брайаля, наборы тактильных букв… Знаете, такие в виде точек, которые на ощупь распознавать удобно? Поскольку вы работаете в успешных компаниях, где и прибыли хорошие, и у сотрудников зарплаты, полагаю, позволяют время от времени не жадничать, хотела попросить вас связать меня с бухгалтерами, администраторами, через которых можно было бы организовывать сбор средств для этого интерната. Потом о каждой копейке отчитаюсь: все закуплю, увезу детишкам и фотографии сделаю. Если кто-то из ваших коллег захочет вместе со мной поехать – пожалуйста: пусть сами все вручат, почувствуют, что дело хорошее сделали. С ребятами поиграют, им внимания и простого общения с другими людьми, не нянечками, тоже не хватает… Ну как, попробуете разузнать среди своих? Есть ведь шанс, что откликнутся?
– Лесь, конечно, без проблем, – живо пообещала Эльвира. – Свяжу тебя с менеджером по персоналу и секретарем одного нашего партнера, в своем роде активиста по гуманитарным вопросам. Они тебя сориентируют, что и как.
Фая вместо ответа выразительно кивнула, давая понять, что тоже готова выполнить просьбу Леси, и произнесла:
– Слушаю тебя, и так стыдно. Я никогда не рассказывала, но ведь мне учебу в универе оплатила квазигосударственная контора, где работал мой дальний-предальний родственник. Из средств, предусмотренных в их бюджете на благотворительность.
Леся грустно и вместе с тем понимающе улыбнулась, а затем без эмоций, словно очевидную вещь, сказала:
– Ты должна вернуть эти деньги какому-нибудь детскому дому или фонду помощи.
– Что? – растерявшись, прыснула Фая. – Лесь, да это же какие годы-то были! Не на меня, так по-другому бы слили эту расходную строку кому-нибудь в карман.
– Вот этого никто не знает. Можешь, конечно, с учетом твоей семейной ситуации, считать оплату обучения благотворительностью. Да и принять ее в шестнадцать простительно – не было еще у нас тогда ни денег, ни мозгов. Зато сейчас-то они есть. Я понимаю, сумма не маленькая, и не принуждаю брать кредит, ехать с сумкой деньжищ долг отдавать, но ты ведь можешь ежемесячно делать не слишком обременительные для тебя пожертвования, пока не покроешь стоимость обучения.
Фаю подмывало пошутить над наивным, довольно абсурдным предложением подруги вернуть
– Леська, а ведь это еще не все! Будучи школьницей, я воровала аудиокассеты у одной продавщицы за прилавком на рынке. Порядочно украла. Ей ты тоже мне предложишь должок вернуть?
– Конечно. При случае обязательно верни, – ответила та все с той понимающей улыбкой, видимо, памятуя свои школьные годы в Красноярске и настроения друзей-подростков шальных 90-х.
В ее ровном голосе не прозвучало упрека, только спокойная уверенность в собственных словах, однако, заметив на лице подруг скептичную усмешку, Леся принялась горячо убеждать: «Да, Фая, блин, не смейся! Когда полетишь в следующий раз в Улан-Удэ, найди эту торговку – там, не как здесь, мало что с годами меняется, она, вполне возможно, до сих пор на том же самом рынке пятки трет, – и отдай ты ей ее копейки! Даже с учетом сегодняшних цен для тебя это гроши. Не нужно жалеть денег на чистую совесть! И карму. И бабу эту, бедолагу, порадуешь, да хоть немного поможешь. Разве плохо?».
«Вот вам, пожалуйста, Лесенка во всей красе!» – подумала Фая, на этот раз стараясь скрыть улыбку. Ей уже доводилось размышлять, насколько по-разному она воспринимала Катю, Эльвиру и Лесю.
Первую с некоторых пор считала даже не просто лучшей подругой, а вроде своей близняшки, что дана ей давно и навсегда. Перестало иметь значение, часто ли они проводили время вместе и много ли теперь у них общих интересов – чувство родственной, независимой от всех этих объективностей связи только крепло. Случалось повздорить, но обе знали, что ненадолго и не важно, кто первый уступит. Как у сестер: обижайся не обижайся, злись не злись, все равно любишь, простишь, и никуда вам друг от друга не деться.
Вторая, пусть и с менее покладистым характером, тоже была своей в доску. Фая интуитивно чувствовала, что разойдись они с Эльвирой во взглядах по важному вопросу, договориться было бы не просто, но так уж выходило, что думали они едва ли не всегда одинаково. Шла ли речь о фильмах, книгах, знакомых, конфликтах, политике или других оценочных и спорных категориях, ситуациях, персонажах, точки зрения у них непременно сходились. Мечты, приоритеты, принципы, слабости тоже имели много общего. Пожалуй, именно с ней требовалось меньше всего слов для взаимопонимания, а те, что требовались, каждый раз легко находились.
Отношение к Лесе описать сложнее. По трудно формулируемым причинам, скорее, по ощущениям, она представлялась Фае вылепленной похожим на них троих образом, но из другого теста, и тут сложно подыскать более подходящую метафору.
Фая не часто откровенничала с ней, точнее, не так часто, как Кате с Эльвирой, рассказывала об Артуре, чтобы излить душу и полегчало. Катя в силу своей природной деликатности умела донести то, что думала, очень мягко, не задев готовых лопнуть струн ее любовных мук. Эльвира, лучше других понимающая, почему он ей так нравится, давала понять, что на месте Фаи вела бы себя точно так же, допускала такие же, по большому счету нестрашные ошибки и чаще всего поддерживала во всех ее сомнениях. Иначе говоря, обе находили те самые нужные успокаивающие слова, пусть и далеко не всегда обнадеживающие. Леся же выражений не выбирала, рубила свою правду-матку, слышать которую Фая не слишком-то хотела, однако легко прощала подруге ее неосторожную бестактность за другую уникальную, любопытную и по-настоящему ценную черту. Резкая на словцо, Леся порой изрекала такие ругательства, как сумели бы далеко не все матерые бандюганы, но при этом могла вот так просто, с непоколебимой убежденностью в сердце рассуждать о совести и карме, горевать о раненых, голодающих где-то далеко детях и, сбиваясь от эмоций, рассказывать про паллиативную помощь, со всей искренностью переживая из-за того, что ее ничтожно мало в России.
Конец ознакомительного фрагмента.