Огородник и его кот
Шрифт:
Вдруг прямо на том месте, где они боролись, огнем пыхнуло. А грохот какой! У меня уши заложило.
Полина дергает меня сзади:
– Что там, Капрал? Может, уйдем все-таки? Капрал?
– Погоди, погоди…
Дах!
Упал главный быкун. Даже не весь он, а нижний его кусок. По грудь. Да.
– Полина, Капитан погиб…
– Что?!
– Тихо! Тихо! Теперь нам отсюда уходить нельзя… Никак нельзя, да.
Вот, упал конструктор, а маленькие быкуны вокруг стоят кругом, не двинутся. Только ногами… лапами притоптывают. И пулемет сверху не жарит. Почему пулемет не жарит? Меня ж они видели, давно могли пульнуть по мне, да?
Начали быкуны разбредаться потихонечку. Всё, никто теперь ими не командует, это Капитан сказал. Еще когда жив был. Теперь они на Станцию пойдут всех драть. Но только по одному, по два, по три они пойдут. Не так страшно, как если всей толпищей. Может, их пугнуть? Теперь они совсем не то, без главного. Может, они испугаются?
– Полина, сейчас мы по ним пальнем…
– По кому?
– По быкунам, там их целая куча. Пальнем – и в подвал. Может, оттуда – еще разок. Да. Готова?
– Ну… да…
– Значит, выбежим, прицелимся, пальнем как следует, и в подвал. Вот так…
Но вовсе мне палить не пришлось. И Полине не пришлось. Я только слышу: тиннн… тиннн… тиннн…
– О, летят! Гляди, Капрал, летят!
– Чего?
– Да вверху…
Точно, прямо над Крэнстон-стрит летят два здоровых железных сапога.
– А? Чего это?
– Капрал! Какой же ты молодец, Капрал! Какие мы все молодцы! Это ихние патрульные антигравы!
Полина вокруг меня скачет, на шею мне примеривается.
– Да чьи?
– Ихние, терранские, дурья твоя башка!
Тут она точно на меня прыгнула, обняла за шею и в самое ухо поцеловала.
В ухе – звон.
Все-таки я еще спросил:
– А тинькает-то что?
– Бортовые волновики работают на поражение, – говорит мне Полина мужским голосом.
– Ой!
– И нам всем следовало бы отойти подальше. Под горячую руку запросто мозги вскипятят… Особенно в такую темень. Помоги-ка мне, Капрал!
Полина отцепилась от меня, вижу, стоит рядом Огородник, а на плечах у него – чужой человек. Руки связаны, ноги связаны, во рту тряпка. Ноги-то его Огородник мне и перебросил на левое плечо.
– Тащи.
– К-кто?
– Старшая погань.
– Главарь ихний?
– Да. Напоследок Петера подстрелил и положил Гвоздя. Ножом. Ловок, гнида…
С Крэнстон-стрит доносились визги и верещание. Дохли быкуны очень громко.
Как я в тот раз спал! Ой спа-ал! Долго-долго-долго. День и ночь.
И еще не доспал.
Меня тормошила-тормошила Бритая Кейт, и я проснулся. Сначала испугался: чего трясет меня? Бритая Кейт злая, может ударить. Потом не испугался уже. Потому что я вчера сражался, и я ее тоже ударю, если она меня ударит.
– Вставай, Дурак! Давай-давай!
– Я не дурак. Называй меня Капралом. Или Эрнстом. А дураком не называй.
– Да пошел ты! Шевелись. В мэрии суд, ты должен быть прямо сейчас!
– Кого суд… ой. Кого будут судить?
– Козла этого, душегуба, который банду сколотил. Давай, Псих, все хотят его линчевать, и нужна твоя дурацкая подпись!
– Не называй меня…
– Да хоть Мистером Совершенство! А сейчас, дорогой, если ты не поторопишься, я выну из тебя последние зубы!
И я представил себе, как она будет зубы у меня вынать. Ой-ой! Ужасно плохой вид. Или – что? Ужасно плохая картина? Ужасно плохая голограмма? Ужасно плохой кадр? Наверное, кадр.
И я подумал: она попробует зуб вынуть, а я ее кусну.
– Я тебя тогда кусну.
– Что? Что?
– Пальцы тебе кусну.
Она как принялась хохотать.
– Ой, не могу! Куснет он меня! Ослик серый! Да я вообще порву тебя тогда. На лоскутья. Понимает это голова твоя чугунная?
Я опять испугался, может она все-таки захочет на меня напасть. Но я не показал, что вот, я боюсь ее. Я даже брови сдвинул, что вот, я ее не боюсь. Да. И она не напала и не ударила.
Я собрался, я умылся, я пошел с ней.
А потом понял, какая тут непонятность.
– Зачем это я вам всем? Какая нужна моя подпись? Я не пойму.
– Такая. Считай: Петера вчера прибили?
– Прибили.
– Таракана вчера прибили?
– Прибили, да.
– Протез ночью загнулся, кровью изошел, огрызок.
– Ой…
– Вот тебе и ой. Короче, Малютка сказал: на Станции все остальные – простой народ, а придурок Эндрюс хотя бы капралом числится. Пусть пока побудет за олдермена.
– Какой Малютка? Ай. Мэр? Да?
– Нет, мой неродившийся младенчик.
Не надо ей так шутить. Плохие шутки…
И зачем это они меня олдерменом? И я что ли сегодня еду выдавать буду? И на работу я всех водить буду? И в дозор я людей выталкивать буду? О-о-ох… Надо посоветоваться с Огородником.
– Не дрейфь, это не надолго.
Опять мне не понравилось, как она говорит. Раньше она меня называла: Дурак или Псих. Капралом она меня не зовет. Да? И Эрнстом она меня тоже нет зовет. Да? Ну вот. Значит, задираться она ко мне не хочет, все время задиралась, а сейчас вот не хочет. Почему это? Значит, ей чего-то очень от меня надо.
Зачем я свой дробовик не взял?
Надо было взять.
Мэрия это у нас раньше был великий магазин. При мне там магазина уже не было, все распотрошили. Только зал большой, и мусор там. Потом там стали собираться, если что. Зал-то бо-о-ольшо-о-ой. Правда, очень холодный. Зимой там не посидишь особенно, мне Лудаш говорил. Холодно. Сам-то я не сидел там ни разу. Вот. А потом терранцы велели оттуда мусор выгрести, и наши выгребли. А потом терранцы велели там лавки поставить и стол для мэра. Наши сказали: нету лавок, и нету стола. Терранцы дали апарратт для безогненной сварки. Наши вздохнули тяжело и сварили лавки из железяк, а потом стол из железяк. Апарратт хотели отдать, чтоб потом ничего им больше сваривать не пришлось. Но терранцы его у Огородника оставили. Вот, сказали, может, еще пригодится.