Огородник и его кот

Володихин Дмитрий Михайлович

Теперь опять будет не до смеху. О-о-ох…

– Потрясли животами, и хватит. Делом займемся. Короче, все кому положено, высказались. Теперь подписи ставим. Сели все по местам!

И все сели.

Тюря листок берет и на Огородника косится:

– А если, Огородник, тут будет шесть подписей, ты тоже между нами и гаденышем встанешь?

– Я не знаю. Раньше думал: не встану, не буду препятствовать. Подлость сделаете – да. Грех совершите – да. Но все-таки это будет суд, а не расправа. Значит, такова воля Поселка. А теперь посмотрел на тебя и на прочих… Нет, не нужна мне в моем Поселке смертная казнь. Тут и без того много способов озвереть до упора. Так что посмотрим, как дела пойдут.

И Тюря подпись свою поставил. А потом Бритый Эд поставил. Без разговоров. А потом еще Шляпа поставил. Сказал только:

– Собаке и смерть собачья.

И вот, понятно, все тоже подпишут. Настроение такое: раз одни подписались, значит, другие тоже подпишутся.

Следующим Хромой подписал. Улыбается Хромой, говорит:

– Здоровый у нас тут народ. Все понимают, что правильно и что неправильно… Вот только мне мало, ребята. Он тут людей наших косил направо и налево, а мы всего-навсего вздернем его… Несправедливо. Нет, я спрашиваю вас всех, есть тут справедливость? Мое мнение: как подпишем, надо бы посовещаться, – может, помучить его маленько? Чтоб легко и просто не ушел… Как думаете?

– Обсудим, – ответил ему Малютка, – а сейчас не задерживай бумагу, дальше двигай.

И пришла бумага ко мне…

А очень холодно, ужасно холодно. Кончики пальцев моих совсем-совсем замерзли. Почему это они все на меня накинулись? Зачем это я им понадобился? Надо бы им было найти большого человека и его спросить. А я – маленький человечек, как зеленая лягушечка под коряжкой…

«Цени, парень, ото всей роты один ты живой остался…»

Я хотел подписать, но сильно неудобно мне стало. Вот, Огородник – хороший человек, а ему не нравится прибить разбойника. А Вольф – плохой человек, очень злой. И Тюря злой, я знаю же. А Бритый еще хуже, он кусачий, как собаки были, когда еще были собаки. Ну, когда еще не съели всех собак. Вот. А Хромой – тот вообще расписной паразит. Шляпу я не знаю, а Малютку не поймешь, он хитрый. И всем им нравится разбойника прибить. Вот оно как. Один хороший против, три плохих за, и еще один за, которого не поймешь, и еще один за, которого я не знаю…

Ой-ой!

Чего сделать?

«Цени, парень, ото всей роты один ты живой остался…»

Побьют меня, если я не буду подписывать. Или совсем забьют, все мне попереломают. Вот.

А я сражался. Не хочу их больше пугаться. Если надо, я с ними тоже сражаться стану.

Чего мне хочется? Я чего хочу? Не Огородник чего хочет, и не Малютка чего хочет, и не Бритый чего хочет, и не все чего хотят, а я чего хочу? Ну… как… вот… я… я знаю, чего я не хочу, чего мне не нравится. Мне не нравится грубость и злобность. Я хочу тихости, и чтобы все были добрые. И никто бы никого не обижал. Ханна один раз сказала: «Экий ты кроткий!» Это не как крот, это такой милый, хороший, незлобный кто-нибудь. Не как собака. Какое хорошее слово! Кроткий… Вот, кроткий бы ни за что никого не убил… Один я ото всей роты остался. А вчера… вчера сколько народу поубивали? А еще раньше сколько народу померло разными способами, когда Мятеж был, и еще после Мятежа? Нет же, пусть еще одного не убьют, пусть еще один поживет…

И я сказал:

– Надо быть добрыми людьми…

А ничего подписывать не стал. Отдал листок Боунзу.

«Цени, парень…»

Они все вокруг молчат, они все на меня смотрят. И я тогда еще сказал:

– Надо быть кроткими людьми…

Тогда Бритый Эд как захрипит на меня:

– Убью тебя… Потом найду и убью тебя, засранец… Не прощу. Запомни, муха навозная, никогда тебе не прощу…

И Бритая Кейт туда же:

– Одно дело тебе доверили серьезное, придурок, и то сделать не смог. Ты думаешь, чего ради тебя в олдермены…

– Цыц, Кейт! – это Малютка.

И Эд хрипит:

– Убью тебя…

– Я не придурок.

А чего она еще про олдеремнов-то? Я не понял. Ну да, олдермен я. Вот и не хочу подписывать. Да. Ну. Хотя очень мне страшно. Но я олдермен, и я не должен же бояться совсем ничего…

– Ладно-ладно! – говорит старик Боунз, – уже бумага у меня. Чего привязались к убогому?

– Я не убогий.

– Да, Капрал, да старина. Прости, это я глупость сказал.

Малютка ему тогда:

– Не трепи, Боунз. Люди мерзнут.

А Боунз вздохнул так тяжко два раза и говорит:

– Я вроде бы очень старый, чего мне жизнью дорожить? Мне бы пора жизнь и в грош не ставить, хоть свою, хоть чужую. Пожил, одной ногой на том свете стою. Когда при мне перечисляют тех, кто недавно откинулся, я боюсь услышать свое имя…

Женщина хихикнула. И Алекс тоже хихикнул. И Шляпа.

– …А мне все равно жалко. Я еще помню те времена, когда тут кое-кто верил в Бога, когда тут помнили слова «не убий»… Да.

– Да не трепи ты, Боунз!

– Да, Фил. Я недолго. Я только хочу сказать, что жить мы вроде начали чуть получше. И на людей опять становимся похожими. Одного нам не хватает. Не хватает нам милосердия. Все есть. Понемножку, а есть. Только милосердия у нас нет ни крупинки. Капрал хоть и… а правду сказал. Я не буду подписывать.

Тут Бритый Эд с места своего взвился-взвился, подскочил к Боунзу и по уху ему – р-раз тресь! два тресь! А Вольф кричит Бритому: «Освободи-ка место, я ему тоже фасад попортить желаю…» Тогда Боунз им говорит:

– Дряхлого деда ударить не страшно. Вчера-то вы оба от людаков бегали…

– Замолчи, ты, старая ветошь! Раздавлю тебя! – это Бритый ему ответил. Но тут Алекс опять захихикал. И Бритый глядит на него, глядит, уже не трогает Боунза. Сбился. Вот. Понятно ему стало: точно же, видели все, как он убегал. И про Вольфа тоже правда, он тоже убегал. А Капитан не убежал. И Огородник не убежал. И я вот тоже не убежал, хоть я и кроткий. Алекс громко так хихикает, очень громко. Вредно он хихикает. Бритый от старика Боунза отходит и молчит. И Вольф молчит. Не вышло драки. Уже все, не вышло драки никакой.

Боунз листочек передает.

Дошло до Длинного Тома. И Том расписался. А как расписался, то сказал:

– Вот что, Боунз. Я тебя уважаю. Ты почтенный человек, давно тут с нами. Почитай что с самого начала.

– Я тут жил и до Мятежа, Том.

– Да, я помню. Так вот, тебя все знают, к тебе и счет особый. Капрал – простой человек, к тому же несмышленый… а ты совсем другое дело…

Я хотел сказать: «Я не несмышленый», – но не стал.

– …В общем, плохо ты подумал, Боунз. Или свою жену мало любишь. Вот мы оставим плохого парня в живых. Он парень-ловкач, проныра, а слову его веры нет никакой. Убежит он, скажем, а потом к нам вернется… с новыми громилами. А ну как жене твоей головешку открутит? А? Что скажешь? Или моей жене? Больше надо о таких вещах думать, Боунз.