Ограбить Императора
Шрифт:
– Белоусов, приведи понятых, – посмотрел Большаков на рябого красноармейца.
– О-о, как поднаторела новая власть в экспроприациях! – восторженно протянул бывший поручик. – Стало быть, грабить вы меня будете при понятых. Официальнейшим образом. Похвально! Впрочем, я не возражаю, потому как грабить особо и нечего. Капиталов на службе у царя-батюшки не нажил и никого не экспроприировал.
Через несколько минут Белоусов привел мужчину лет пятидесяти, одетого по-домашнему чистенько, и маленькую щуплую женщину лет сорока. Пришедшие выглядели испуганно, словно их пригласили
– Показывайте, – произнес Большаков.
– Что показывать? – удивился поручик.
– Драгоценности, золото, серебро…
– Это, надо полагать, сейчас такой большевистский юмор? Как-то не могу к нему привыкнуть. – Осунувшееся лицо Левашова выражало неподдельное сожаление. – В наше время шутили как-то погалантнее. И откуда может быть золото у офицера, служившего честно России? Мне его никто не давал, а вот отбирать его и мародерствовать как-то не привык. Да-с!
– А тебе и не надо привыкать, контра, – произнес стоявший рядом рябой красноармеец, – показывай свое добро, что спрятал от трудового народа.
– Спокойнее, товарищи, разберемся, – вмешался Большаков. – Никуда он не денется, все отдаст, что было отнято у рабочих и крестьян. А теперь приступайте к обыску.
Чекисты разошлись по квартире и привычно, как это проделывали не однажды, принялись обстукивать стены. Красноармейцы дежурили у дверей. Василий Большаков прошелся по комнатам. Подле одной из стен, завешанных множеством фотографий в рамках, он остановился. В центре экспозиции располагалась фотография сурового вида генерала от инфантерии. По обе стороны от него тоже генеральские чины, видно, сыновья – один генерал-лейтенант, а другой генерал-майор. В аккуратной россыпи на стене висели прочие фотографии военных, уже не в столь значимых чинах: от поручика до полковника. И только где-то сбоку, едва ли не стыдливо, была помещена фотография немолодого человека с петлицами тайного советника. Хозяин квартиры принадлежал к семье потомственных военных, где традиции почитали. Вот только вряд ли отставному поручику удастся затмить славу своих боевитых предков.
Снисходительно усмехаясь, Левашов посматривал на чекистов, заглядывающих в каждый угол квартиры, и подливал себе водочки, неизменно закусывая ее огурчиком.
– Впечатляет? – неожиданно спросил он. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Меня тоже… Позвольте представиться, – щелкнул он каблуками, – его сиятельство граф Левашов, поручик лейб-гвардии Измайловского полка, восьмое поколение военных Левашовых. Мой славный предок служил в гвардии еще при матушке Екатерине Великой… Хотя кому это нынче интересно, кроме нас с вами, не так ли? У Советской власти нынче другие приоритеты, ее, кроме Карла Маркса с революционным манифестом, ничего более не интересует. А может, хотите выпить? Вот так, по-простому, без всяких там хлебосолов, с огурчиками и селедочкой…
Большаков хотел процедить в ответ едкое, но тут его взгляд натолкнулся на темно-серый саквояж, тот самый, который он еще вчера передавал Элеоноре, с приметной царапиной подле застежек.
– Что это за саквояж? – спросил он глухим голосом, узнав в поручике того самого хлыща, с которым Элеонора выходила из ресторана под
– Ах, это, – отмахнулся отставной поручик. – Дама одна принесла на хранение.
– Откройте!
– Не обессудьте, не могу, – неожиданно твердым голосом произнес граф Левашов. – Что мое – ради бога, делайте все, что хотите, но только не это.
– Открывай, кому сказано! – сделал шаг вперед Большаков, невольно ухватившись за маузер.
Проследив взглядом за его рукой, отставной поручик равнодушно произнес:
– Насколько я понимаю, вы хотите меня убить. Что ж, извольте, только прошу вас, стреляйте сразу в сердце, – ткнул он себя пальцем в грудь, – чтобы я не мучился. Вы даже не представляете, как мне все это обрыдло!
– Белоусов, – обратился Большаков к рябому чекисту, заглянувшему в комнату. – Взять саквояж!
Поручик поднялся и взял в руки саквояж.
– Господа, вам придется меня убить, но саквояж я вам не отдам. Неужели вы не понимаете, что мне передала его дама. Я поклялся честью офицера, что сохраню его.
– Мы не такие сентиментальные, – процедил Большаков. – Чего стоишь? Забрать у него саквояж!
Сделав решительный шаг, Белоусов остановился – прямо на него смотрело черное око взведенного револьвера.
– А ведь я пальну, – просто произнес Левашов. – Мне не впервой. Только тронь!
– Без глупостей, – произнес, холодея, Большаков. Пьяный хуже ненормального, расстреляет всю обойму и даже не икнет. – Убери пистолет.
Раздался громкий оружейный выстрел, наполнив комнату темным пороховым дымом, и Левашов дернулся, будто бы от сильного удара. Из ослабевших рук вывалился саквояж, звякнув металлическим содержимым, и неловко завалился на пузатый кожаный бок. Поручик сделал неловкий шажок, затем еще один столь же крохотный и тихим голосом проговорил:
– Никогда не думал, что она такая тяжелая… а ведь всего-то несколько граммов.
Его колени надломились сухими хворостинами, и поручик, грустно улыбнувшись каким-то своим невеселым мыслям, упал на пол.
Женщина громко вскрикнула. Крякнул сидевший неподвижно мужчина.
– Кто тебе принес саквояж? – подскочил к упавшему поручику Большаков. – Кто?! – тряс он его за плечи.
Губы поручика едва раздвинулись, и он прошептал:
– Подурить хотел… Скучно жить.
– Кто это?! Ее имя!
В какой-то момент лицо Левашова прояснилось, даже смерть, прятавшаяся у него внутри, как будто бы смутившись, отошла в сторонку.
– Кто она тебе?! Что у тебя с ней было?!
– Хочешь знать правду… Ты ее не получишь, – тихо и отчетливо произнес граф Левашов. – Пошел прочь… Дай помереть спокойно.
Его голова вдруг дернулась, тело напряглось, но через секунду поручик испустил последнее дыхание.
– Все, отошел. Жаль, не допросили как следует, – изрек стоявший рядом красноармеец. – Наверняка из той банды, что обысками занималась. Говорят, там баба какая-то еще была… Что теперь с ним?
– А что с ним делать? Теперь он никуда не денется, пускай полежит пока… Поторопился ты малость, братец, – укорил чекист рябого красноармейца.
– А вдруг бы пальнул? – растерянно произнес боец.