Ох уж эти штуковины!
Шрифт:
В другие времена он мечтал о картинах, которые не писал, о чудесной музыке, которую не сочинял… Но, по его мнению, великими людьми было суждено стать высоким и стройным красавцам без толстых губ или пухлых щёк, получившим образование по первому разряду, а главное, допущенным к высшей магии – Божественному Вдохновению. У таких людей, как Лермениск, не могло быть ничего великого. Это не отменяло его тайного желания внести вклад в историю и прославиться хоть косвенно.
Спустя ещё пять лет он добрался до должности заместителя помощника министра сельского хозяйства и корпел над воплощением перспективных идей, как то: мелиорация почв с помощью дрессированных кротов или осушение болот посредством разведения самораздувающихся жаб, поглощающих излишки влаги. Отвлечением от подобных приземленных проектов стало
Молодой Антиной Грассини штурмовал высшие инстанции с папкой изобретений: приспособление для полётов над землёй в виде лепестка, аппарат побольше, похожий на кресло с прикрученными огромными крыльями вроде двойных стрекозиных, позади которого располагалась миниатюрная пыхтящая печка, потом третий – словно свиток буллы из храма Всемогущего Владыки, но с вытянутым заостренным концом, устремленным ввысь, и ещё какие-то совсем смешные блюдца и пилигримские шляпы с гигантскими полями.
Папка была пухлой, из неё иногда вылетали мелкие бумажки с набросками, которые немедля подбирал либо ассистент из Военного министерства Марс Аблиссими (и клал в кармашек на груди своего василькового мундира), либо Тимотео Лермениск. Последний, тогда ещё без брылек, но нервически румяный и нескладный, с поклоном возвращал бумаги юному гению. Ему самому некуда было бы применить находки, а Грассини явно метил в Главные Изобретатели, с его помощью можно было продвинуться самому. В этом себя убеждал Тимотео, но так и не воспользовался возможностью: Антиной Грассини не любил жасмин и не стремился к сближению ни с кем из чиновников.
Прошло пять лет. Они виделись ещё раз семь, но в доме Грассини – никогда. Лермениск встречался с учёным на местах его работы, чаще всего приезжал с какими-нибудь бумагами или приглашениями от Академии Наук, куда он благополучно прибился в качестве Сопровождающего Инспектора Правительства. Почему он доставлял приглашения сам, а не посылал курьера? Он не смог бы объяснить.
В Академии Тимотео Лермениск должен был надзирать, оповещать и следить за исполнением. Должность была безопасная, хлебная и притом придворная. По большей части Лермениск кивал и слушал, слушал и кивал. К сожалению, природа обделила его выдающейся памятью, так что он сразу забывал все выкладки и закономерности, которые выплёскивались из учёных коллег, как из переполненных кувшинов с карлезианским. Их пьянил аромат и вкус собственных знаний. Он же ничего не мог добавить к сказанному и приобрёл репутацию понимающего слушателя.
Иногда он, убеждённый высказываниями наиболее авторитетных членов Академии, уделял отдельным проектам особое внимание и, в связке с подарочным набором жасминового чая, презентовал их Его Величеству. Тот жасминовый чай пил редко, но четыре проекта из предложенных утвердил и финансировал из казны, так что Лермениск незаметно из покровительствуемых пробился в покровители.
Своя же идея посетила его внезапно: он возвёл очи горе и чуть не упал в грязь от красоты и недосягаемости объекта. В вышине над ним висел огромный светящийся Сыр, так что Лермениск кожей почувствовал чудесный вкус и запах ночного светила. И тут он вспомнил всё, что со школьной скамьи слышал о Луне, о её фазах в зависимости от дня месяца, когда сыр нарастал и расходовался. Но позвольте, третьего дня Луна была несравнимо больше, и не в ширине меняющегося объёма талии, а просто – больше. Диаметр светила сейчас втрое уменьшился! Да что же это такое? Что за безобразие! Надо же было следить! Почему это за Луной не наблюдает специальное ведомство?
Впервые Тимотео Лермениск почувствовал это – лёгкое прикосновение чего-то огромного, невидимого и ужасного. Его коснулось Божественное Вдохновение. Он в одну минуту понял, что час его предназначения пробил, и почти ринулся в Академию, но что-то его остановило. Если огромное собрание великих мужей до сих пор не смогло заметить, что с Луной происходят такие изменения, смогут ли они оценить его мысли по достоинству?
И тут Лермениск вспомнил о Грассини. Тот так и не стал академиком, да и не собирался.
«Вот идиот! – раздумывал Грассини. – Однако довольно безобидный, с ним не стоит ссориться. Как таких берут на службу? А-а, чем бы дитя не тешилось…»
К утру новейший измерительный инструмент был готов. Всю ночь Антиной занимался пайкой на подвальной жаровне и полировкой полученного уродца. К бронзовому штангенциркулю максимального размера присобачил чудом не лопнувший медный окуляр от монокля и латунный транспортир. Карманный Измеритель Луны позволял четко разглядеть контур лунной поверхности, измерить диаметр светила штангенциркулем. Транспортир придавал прибору внешней солидности и сходство с заморской астролябией. Измеритель был проще и предназначен для другого – потешить самолюбие этого толстогубого простака-секретаря (Антиной Грассини не озаботился узнать нынешнюю должность Лермениска и до сих пор считал его секретарем на посылках). Ну и знакомы они были давно, хоть и шапочно, так что Грассини отчего-то решил и пошутить, и утешить беднягу: тот ведь искренне верил в необходимость своего Измерителя. Ну не потащит же он к Его Величеству эту безделку!
Лермениск вернулся через день. Ждущий его агрегат стоял на резном медном подносике у входа в кабинет. Солнечные лучи, падающие сквозь заросшее плющом окно, красиво отражались на золотистой поверхности.
– Это… он? – заикнулся синьор Лермениск и нервно промокнул лоб платком, на этот раз нежно-сиреневым. – Уже готов? Так быстро. Вы, бесспорно, большой талант. А как он работает?
– Для этого нужно дождаться Луны, то есть вечера. – За окном сияло полуденное солнце, отчего, собственно, заказчик и вспотел. – А пока вы можете ознакомиться с теоретической частью…
– Ага, ага… – почти испуганно закивал Лермениск и вцепился обеими руками в поднос. Большие пальцы еле заметно поглаживали края окуляра и иглы штангенциркуля. – Насколько дорогой вышла работа, позвольте полюбопытствовать?
– Вашего жалованья не хватит, – махнул рукой Грассини, – забирайте как подарок.
Лермениск прикинул свое инспекторское жалованье и мысленно присвистнул. «Дорогой ты мой!» – он чуть не облобызал штангенциркуль и только крепче прижал прибор к груди.
Пока Антиной Грассини с учёной въедливостью объяснял принцип работы своей поделки, Тимотео Лермениск прикидывал, как отнесёт агрегат к ювелиру, и тот украсит его резьбой, модным перламутром, нацепит удобный ремешок для ношения на поясе. В облагорожненном виде его можно и Государю показать.
Работа ювелира заняла вовсе не сутки, а ровно неделю и вылилась Лермениску в довольно круглую сумму. Зато теперь ублюдок штангенциркуля и транспортира был обвешан резными дубовыми листьями из благородной бронзы, а по латунной дуге рассыпались, словно пуговицы по камзолу столичного щёголя, малюсенькие перламутровые фазы Луны. Измеритель был воистину совершенен.
Повелев паре мальчишек-писарей размножить инструкцию от Грассини в десяти экземплярах, он отобрал наиболее каллиграфически безупречный и отправился на заранее оговорённую аудиенцию к Его Величеству Императору Джулибарду Пятому по прозвищу Лысый.
Монарх восседал в Павильоне Ясности посреди изнывающей от дождя зелени, куда соизволил спуститься для принятия позднего завтрака. Беседка величиной со средних размеров колумбарий, настолько же пафосная и монументальная, была неуютна. Несмотря на обилие драпировок цвета императорской лазури, в ней пахло погребом – наверное, из-за скверной погоды и близости императорских прудов. Джулибард Пятый пил заморский пряный напиток и грел мясистый нос над паром от тонкостенной чашки. Голова императора напоминала яйцо страуса – конически вытянутая кверху, пятнистая от многочисленных оспинок и совершенно лысая. Зато каштановая борода, разделённая на две половины и надушенная ароматическими маслами с родины напитка, внушала уважение и гордость за страну.