Ох уж эти штуковины!
Шрифт:
Смотрю и глазам не верю, на мониторе надпись: «Пощады не будет!»
– Это, – интересуюсь, – заставка такая?
– Нет, – удивляется Виталька. – Что за?
Тыкать, тыкать, не реагирует комп, хоть убейся! Перегружать – ноль! Выключать – ноль! Я шнур из розетки – а из колонок: «Пощады не будет!» Тут у меня башню и сорвало. На улицу выбежал, как безумный по городу понесся, да к своему дому ноги и привели. Сел на лавку и вырубился. Дворник, дядя Коля, меня разбудил:
– Что случилось? – говорит.
– Дядь Коль, – спрашиваю. – Вы о курицах-зомби слышали?
Дядя Коля хоть выпить не дурак, на меня с жалостью
– Пить – говорит, – меньше надо, милок. Это ж надо – курицы-зомби!
Квартира встретила тишиной и порубленной на куски курицей. Что это было, спрашивается?
Комп я вскоре продал, квартиру сдал и в деревню к матери уехал. Лес, речка… Конец света не случился, а жизнь переменилась: Машеньку встретил, хозяйство у нас, дети. Самовар по вечерам раскочегариваем, чай из вишневых листьев пьем. Виталька приезжает с женой. Святой человек, простил, что я его на произвол судьбы бросил.
А «пощады не будет» вирус оказался. Файлы портил, голосовые сообщения воспроизводил – умельцы, руки поотбивать! И надо ж, совпало заработаться так! Говорят, в белой горячке зеленых человечков видят, но чтоб голодные фрилансеры да компьютерщики – куриц-зомби?! Знакомый психиатр, правда, рассказывал, что и видения «мутируют». Так что…
Нет, курицу я больше не ем. Разлюбил. Даже яичницу не ем. Даже на сале. У нас свинка есть, и кроликов держим. На чай с пирогами останетесь? Не-не-не, не предлагайте, ну был специалист хороший, и? Хозяйство ни на что не променяю. Вон, по осени картошечку продавать поеду на ярмарку, лучок, морковочку. Хватит, сыт технологиями по горло. Вообще к компьютерам не подхожу. Как вижу – разгромить готов, разломать на части. Как с цепи срываюсь! Сразу тушки куриные вспоминаются, за сковородку хватаюсь. Пощады не будет…
Татьяна Виноградова
Дожить до понедельника
– Мам, подпиши листочек! – восьмиклассница Ксюша вошла на кухню и остановилась за шаг до стола: близко, но словно бы отдельно.
– Давай, солнышко, – Людмила рассеянно сдвинула конспект к краю клеёнчатой скатерти в красную клетку, но продолжала машинально скользить взглядом по строчкам.
Ох уж эта кухня! В малогабаритках она – и столовая, и рабочее место. Неудивительно, что зачастую уюта и порядка на ней столько же, а то и побольше, чем в жилых комнатах. Вот и Люда постаралась: подобрала настенный светильник в тон верхнему абажуру, сама сшила занавески из доставшейся по случаю ткани и даже завела на кухне часы – не простые, от батарейки, а ходики с гирьками и боем. А недавно завела здесь же, на кухне, дополнительный телефонный аппарат – непривычный, компактный, закреплённый на стене: теперь можно отвечать на звонки, не опасаясь, что на плите что-то сгорит или убежит.
Людмила протянула руку, и только тут кольнуло: что-то в тоне дочки было необычное. Напряжение какое-то, подрагивание голоса.
На стол легла узкая распечатка. И стало ясно, что «не так»: вот они, четыре цифры. Четыре лебединых изгиба с прямыми жёсткими хвостиками.
Четыре двойки!
Ручка, которую Людмила уже занесла над листком табеля, дрогнула и остановилась. Людмила сдвинула на лоб очки и вгляделась в лицо дочери.
– Ксюша, что это? – недоумённо спросила она. – Как так? Почему?..
Доча свела тёмные бровки и упрямо наклонила
Переходный возраст… Тронешь – заденешь: взрослые вечно контролируют! Не тронешь – опять заденешь: этим предкам всё равно, лишь бы двоек не было! И как тут быть?
Ксюша переступила с ноги на ногу, покачалась с пятки на носок и наконец разжала губы:
– Тебя Лен-Санна вызывает. Вот пусть она и рассказывает.
И – отчаянно, звонко:
– А я не хочу об этом говорить!
– Ксюша, но…
Ксюша сглотнула и уже другим, сдавленным голосом поторопила:
– Ты подпишешь?
Людмила поставила закорючку и протянула листок дочери. Ей казалось, она «держит фейс», просто губы отчего-то занемели. Поэтому когда лицо дочери болезненно скривилось, решила: та переживает за себя. И от этого жалобно сморщенного лобика, от напряжённости тоненького тела у Люды пересохло во рту, а в горле встал ком.
Надо бы посоветоваться с Галкой. Подруга детства и по совместительству психолог всегда может что-то подсказать. Только Галка в последнее время и сама в проблемах. Наверняка опять будет жаловаться на мужа, и как не выслушать? Да что ж это такое, почему люди не могут просто спокойно поговорить друг с другом и всё выяснить? И как, ну как получается, что подруга не может применить свои же советы к себе самой?
На следующий день Люда вернулась поздно. Втащила в прихожую сумку – три кило картошки, хлеб, сыр – сняла сапоги. Из-под двери дочери пробивалась полоса света. Люда прислушалась:
«Отряды с неполным превращением: тараканы, ноги бегательные, ротовой аппарат грызущего типа… грызущего… представители: чёрный таракан, рыжий…»
Дочка зубрила. Случалось это редко: обычно запоминала влёт. Видно, очень её задело то, что случилось.
А случилось вот что. Умница и отличница попалась со шпаргалкой. На требование биологички «сдать тетрадь и идти кушать пирожки» не возразила: никаких «Елена Александровна, я даже не успела подсмотреть». Гордая. Молча сдала тетрадь и вышла.
А Лен-Санна, озабоченная тем, что оценка за контрольную должна «весить» больше, чем рядовой ответ у доски, имеет привычку выставлять в журнал отдельную оценку за каждый вопрос контрольной. Вот и появились двойки – сразу четыре, а не одна.
– Вы поймите, – говорила биологичка, безотчётно двигая по столешнице кончиками пальцев клочок бумаги, – Ксюша может без шпаргалок. У неё хорошая голова. Не стоит ей сейчас, в этом возрасте, приобретать такую привычку.
Её чёлка мышиного цвета печально поникла, и вся она, с острым птичьим носом и тревожными глазами, словно оплыла на стуле: оставила в покое бумажку, перестала держать спину, устало навалилась на столешницу локтями.
– С четырьмя двойками четвертная, скорее всего, будет «три», – огорчённо пояснила она. – Но ведь это сейчас Ксюше кажется, что трояк – катастрофа. А нам надо думать о будущем. Если сейчас она привыкнет к шпаргалкам – что дальше? На вступительных списать не так-то просто, а последствия хуже. Так что лучше тройка сейчас, чем серьёзные последствия потом. Вы согласны?
Людмила соглашалась: и правда, так ли важна сейчас эта неизменная четвертная пятёрка? Ей внезапно стало жаль учительницу. Но ещё больше – до остроты, до боли – жаль Ксюшу: как же она так? И что теперь?