Охота на дракона (сборник)
Шрифт:
Захватывающие перспективы разворачивает перед читателем Сергей Павлов во второй части своей дилогии “Лунная радуга”. По количеству научно-технической информации, предложенной для усвоения читателю, роман можно сравнить разве что с отдельными эпизодами романов Жюля Верна, когда последний описывает устройство, скажем, “Наутилуса”. Но если в романах великого французского фантаста эти эпизоды, в принципе, можно было бы безболезненно опустить (подразумевая нашу сегодняшнюю осведомленность в области устройства подводных лодок), то, несомненно, найдется читатель, который об устройстве сложнейшей космической техники будущего прочтет с огромным внимание и интересом, увлекаясь баснословными перспективами и пытаясь найти и личные гарантии безопасного существования
Трудно не обратить внимания на одно, видимо, не случайное совпадение сюжетных линий в романах Е.Гуляковского “Сезон туманов” и С.Павлова “Лунная радуга”. Помните вопрос, с которым Е.Гуляковский обращается к читателю: нормально ли то, что человек перестает быть человеком, превращаясь в синглита и как он должен определить свое место во Вселенной, как относиться к себе, людям, себе подобным синглитам?
Примерно в такой же ситуации оказывается и главный герой романа “Лунная радуга” Андрей.
Он, сам не зная поначалу об этом, приобретает свойства, вследствие столкновения с “мягкими зеркалами”, пугающие землян. Оставаясь в принципе человеком, он коренным образом меняет многие физиологические параметры.
Но Андрей, впервые оставив черный след на экране, к которому прикоснулся рукой, только в первый момент ужасается: он знает, зачем послан на орбитальный корабль к одному из экзотов, ему предоставляется возможность досконального исследования совершенно необычных свойств неизведанного космического тела, и он словно забывает о том, что навсегда до самой смерти мечен экзотическими свойствами своей психики и тела.
Более того, приобретенные качества помогают ему в опасном путешествии в неизведанное. Так значит, есть и такой прогноз — потеря чего-то человеческого или наоборот — приобретение, новый виток эволюции природы человека?
И хоть и кажется такая перспектива, по крайней мере, не очень приятной, она обнаруживает альтернативу сегодняшней, — во многом слабой жизненной оболочке.
Тем более, что в финале романа практически все, кто имел дело с исследованием Пятна, а это ни много ни мало пятьсот человек, становятся экзотами, предназначение которых теперь своей экзотической коммуной исследовать самих себя, свои возможности и в связи с этим освоение внеземелья.
Герои Сергея Павлова не только живут в экстремальных условиях и ежеминутно подвергают свою жизнь опасности. Их работа действительно тяжела и непредсказуема. Но они ничем не отличаются от своих предков — нас с вами, когда речь идет о личных, общественных или научных проблемах.
Они остаются людьми — легко ранимыми, любящими и страдающими даже в новом, экзотическом обличьи.
Меняются психофизические параметры, меняется стиль жизни, уклад, но неизменными остаются мораль, нравственность землян, то, что помогало им выстоять, не уничтожить друг друга за столетия военного противостояния и создать могучую цивилизацию.
Заканчивая этот короткий обзор, хочу подчеркнуть, что книги для него подобраны не в случайном порядке.
Это книги представителей одной школы, учеников и последователей И.Ефремова, творческая позиция которых выражена ясно и сильно.
Задаваясь вопросами далекого и недалекого будущего, его информационно-техническим оснащением, авторы представленных здесь книг все же более всего занимаются анализом духовного состояния будущих поколений, их устремлениями.
Не задан напрямую вопрос о зависимости будущего от нашей сегодняшней жизни, от воли и разума тех, кто вершит историю, решает сегодня проблемы быть или не быть в земном масштабе.
Но герои книг последователей русской фантастической прозы — это воплощенная надежда авторов на наш сегодняшний здравый смысл и добрую волю.
Анатолий Шишкин
АНТИУТОПИЧЕСКИЕ ПРОГНОЗЫ И НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
“Кто не понял прошлого, тому суждено пережить его еще раз” — гласит древнее изречение. Можно утверждать, что именно эта мудрая мысль, в том или ином ее истолковании, пронизывает и объединяет огромное число порой столь разных по духу и стилю произведений; которые обобщенно называют литературой о будущем — будущем какой-то страны или всей Земли, человечества или вселенной. Отталкиваясь от дня вчерашнего и сегодняшнего (который завтра станет вчерашним), эта литература показывает день завтрашний, неизбежно возникающий как их продолжение.
На Западе во второй половине XX века такая литература ярче всего представлена в жанрах научной фантастики (в разных ее аспектах: технологическом, социальном и др.) и антиутопии. Границы между этими жанрами весьма условны, но все же зримы, как и принцип изображения картин будущего, отмеченного “родимыми пятнами” прошлого. В последние десятилетия эти различия становятся еще более расплывчатыми — научная фантастика смыкается с антиутопией. Возникнув в свое время на волне расцвета науки, фантастика сегодня нередко утрачивает дух оптимизма и веру в разум, традиционно присущие классическим произведением этого жанра. Со времен Жюля Верна и Герберта Уэллса фантасты, очерчивая будущее, неизбежно несущее печать прошлого, верили в конечное торжество гуманизма и прогресса. Они верили в “дивный новый мир” в исконном смысле этого шекспировского образа, где трагические ошибки и заблуждения человечества преодолены. И сегодня такие крупные западные фантасты, как Артур Кларк или Айзек Азимов верны этому миросозерцанию. В то же время многие писатели, особенно с 70-х годов, проникшись вселенским пессимизмом XX века — века двух мировых войн и Хиросимы — все чаще в своих научно-фантастических и космических экспериментах и прогнозах смыкаются с самыми мрачными антиутопистами — теми, которые, негативно оценивая результаты и пути научно-технического прогресса и сомневаясь в прогрессе социальном, изображают лишь такое будущее, где прошлое не понято и не преодолено, а значит, в той или иной форме, переживается человечеством вновь и вновь 79 .
79
В литературе о будущем часты произведения, чей жанровый “статус” весьма неясен и определяется расплывчатым термином “романы-предупреждения или предостережения”. Как указано в “Краткой литературной энциклопедии” (статья “Утопия”), эти романы относятся к жанру антиутопии и являются ее “позитивной разновидностью”. Однако некоторые исследователи, Э.Араб-Оглы, в частности, считают, что “роман предостережение” — отдельный жанр, близкий по форме к антиутопии, но “прогрессивный и демократический” по содержанию, побуждающий “читателя бороться против социального зла”. При этом, правда, забывают, что подобные побуждения могут быть вызваны самыми разными произведениями — реакционными в том числе, и, между прочим, антиутопиями, которые при необходимости легко истолковать и как предупреждения и предостережения. Да и в целом, такой критерий — скорее эмоционально-психологический, а не литературоведческий.
В советской критике существует мнение, что большинство фантастов традиционного направления (англо-американских, по крайней мере) так или иначе следуют либо строго научному предвидению будущего, у истоков которого стоял Жюль Верн, либо развивают традиции социальной фантастики, восходящие к Герберту Уэллсу. Первые стремятся проанализировать противоречия и предсказать пути научно-технического прогресса, возможности разума и науки. Вторые же в гиперболизированных формах проецируют в будущее тенденции и противоречия современного западного общества, отталкиваясь от его сегодняшних социально-экономических и политических проблем. Произведения фантастов именно этой ориентации типологически близки жанру утопии и антиутопии.