Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

Скаландис Ант

Немного менее привычно смотрелась ванная комната, совмещенная с туалетом, словно в наших хрущобах, но необычайно просторная. Из высокого, едва ли не от пола, окна, не занавешенного даже шторами, открывался роскошный вид на крыши, мостовые и зеленые дворики старого Берлина. Садишься в таком сортире на унитаз, и мигом пропадают все естественные желания, только страдаешь от агорафобии, кажется, так называют боязнь открытого пространства. И ещё примечательно: над умывальником висела огромная тяжелая вывеска из резной меди «КАФЕ-БАР МОНИКА», очевидно украденная где-то на улице — такие вещи специально не изготавливают. И это было очень не по-немецки. Это было по-нашенски. Браво, Моника!

А ребята,

кстати, как услышали её имя, сразу поинтересовались, уж не Левински ли её фамилия? Но фамилия была немецкая, самая простая — Моника Штраус, хотя девушка внешне оказалась смуглая и с черными, как смоль, волосами. Мы потом выяснили: она турчанка, удочеренная немцами, родителей своих настоящих никогда не знала, а по имени Тюркан звали её только друзья-курды. Я немножко удивился такой дружбе, но Моника объяснила, что немецких турок курды считают за своих, все они тут несчастные нацменьшинства, а гордые северяне, разумеется, не способны отличить одну нацию от другой, они и греков с турками путают. «Хохмачи!» — добавила она свое любимое русское словечко.

«Во проблемка-то!» — подумал я.

Хотя чему удивляться? Сам в жизни не умел отличить итальянца от грузина! У нас же они все — лица кавказской национальности. И это ещё не худшее определение. Видать, и у немцев существовали свои обидные клички для чужаков, и клички эти сближали людей самых разных религий и убеждений.

Моника была ярой социалисткой, боготворила Че Гевару, защищала всех обиженных и обездоленных, не пропускала ни одного митинга или демонстрации протеста. Так что и с курдами связалась не случайно. А училась она в Питере, совсем недавно, потому и по-русски говорила прекрасно, и наши проблемы понимала неплохо. Правда, в России однозначно принимала сторону чеченов, в Испании — поддерживала басков, в Югославии — албанцев… ну и так далее. Тяжелый случай. Однако характер её мне понравился. Особенно, когда мы узнали одну маленькую подробность.

На третий день нашего пребывания за границей (первые два пролетели на удивление быстро и бестолково), пришлось далеко идти пешком. Ни станций метро, ни остановок наземного транспорта в том районе поблизости не было, а брать машину в прокате из каких-то соображений пока не рекомендовалось. Ну, мы и прогулялись. Благо погода была хорошая. Правда, шли далеко не прогулочным шагом. Монике было лет тридцать — тридцать пять, выглядела она отлично, фигуру имела спортивную, поэтому очень удивила нас, когда вдруг попросила остановиться передохнуть, а после — идти чуть помедленнее.

— В чем дело? — спросил я прямо.

— Да у меня одна нога деревянная, — ответила Моника, с обезоруживающей откровенностью задирая штанину летних брюк.

— На войне? — счел возможным уточнить я.

— Нет, — сказала она честно, вызывая ещё большее уважение. — В Италии, в Альпах упала со скалы, а пока спасатели прилетели, нога была уже отморожена. Гангрена началась, врачи не сумели сохранить. Но протез у меня хороший. Просто я устаю от него немного.

Потом улыбнулась и добавила:

— А знаешь, как здорово в этой штуке деньги прятать, золотишко или взрывчатку. Я один раз даже героин через границу везла. Ты что подумал? Я сама — ни-ни! Это для продажи. На нужды партии.

Вот такая логика: торговля наркотой с благородными целями. И все равно эта Моника скорее была мне симпатична. И Филу тоже, а Циркачу так особенно понравилась. Вспомнить бы ещё хоть один случай, чтобы Борьке молодая женщина не понравилась! А тут такая эффектная подруга! Героини Синтии Ротрок или какая-нибудь там Никита из сериала — это же все кино. А в жизни по-настоящему боевые девчонки очень редко встречаются.

Собственно, в тот первый день Моника проводила нас к связному. Звонка и пароля этому мрачному типу оказалось

недостаточно. Требовались личные гарантии. По-русски он говорил плохо, с отвратительным акцентом, принимал нас в каком-то занюханном вагончике с облупившейся краской и прибитом к двери старым ботинком. (Это ещё что за символ?) А располагались эти роскошные апартаменты у края пустынной улицы, вдоль которой раньше проходила Берлинская стена. По восточную сторону белели дома новостроек, а здесь лепились к старым кирхам покосившиеся хибары, мусорные контейнеры, тянулись грязные заборы, парковались как попало вставшие на прикол или брошенные грузовики и бытовки на колесах. В этих вагончиках и фургонах обитали натуральные бомжи. Я и не знал, что в Германии тоже бывают такие. Неприятное открытие. Впрочем, было одно различие между российскими бродягами и этими: от них не исходило столь привычного нам запаха, отравляющего ныне многие московские дворы и подъезды. Что и говорить, немцы есть немцы. У них и бомжи в баню ходят.

И все-таки путешествие по этим помойкам как-то особенно угнетало.

А угрюмый бородач, не назвавший своего имени и так и оставшийся для нас Семнадцатым, плюс ко всему ещё и заявил неожиданно:

— Ружей вам пока нэ надо. Тута Гэрманья. Нэ Россия. Это адрес. Будэш сказать там про пластид. Поньял, да?

Я конечно, «поньял», тем более, что адрес написан был на клочке бумаги. По-немецки, разумеется. Но так ведь и на углах домов надписи не русские были. Так что все нормально. Но как-то уж очень круто брали они быка за рога. Мы ещё до представителя КРП добраться не успели, а этот Семнадцатый, которому подчиняться велено беспрекословно, уже за взрывчаткой посылает. С оружием, значит, по Германии ходить не хорошо. А с пластидом в кармане у них тут все, что ли, ходят? И вместо жевательной резинки детишкам раздают.

Не понравилась мне такая ситуация.

А тут ещё Моника заявила, что по указанному адресу сама не пойдет. В целях конспирации. В общем, она пошла обратно домой вместе с Циркачом, а мы вдвоем с Филом отправились к этому химику, специалисту по адским машинкам.

Пиндрик со Шкипером, как всегда, и жили в другом месте, и на конспиративные встречи не являлись. Группа прикрытия — это святое. Связной наш то ли прекрасно понимал подобную тактику подстраховки, и глупых вопросов поэтому не задавал, то ли Ахман просто не ставил его в известность, сколько именно человек прилетит из России. По всем законам шпионской науки это было немыслимо, но от курдов мы теперь могли ожидать чего угодно.

Циркачу я велел отслеживать ситуацию на квартире Моники и вокруг нее. А также дозваниваться до официального представителя КРП в Берлине, ссылаться на Ахмана и договариваться о встрече. Нам задачка предстояла посложнее. После визита к хранителю взрывчатки, необходимо было оторваться от возможного хвоста и двигать на другой конец города — за оружием, амуницией и боеприпасами, которые обещал дядя Воша.

В метро мы вошли на уже знакомой нам станции «Коттбусер Тор», то есть Котбусские ворота (в переводе очень по-московски звучит, правда?), а в вагоне подземки Фил внимательно изучал схему железных дорог Берлина, а потом и карту города в целом. Немецкие названия он уже легко читал и запоминал, чего никак нельзя было сказать обо мне. Я и с буквосочетаниями путался и с топографией германской столицы тоже. По карте выходило, например, что искомый район Шляфтензее находится от нас — рукой подать. Хоть пешком туда иди. Однако мы трюхали почему-то на метро до станции Вест-Кройц, то есть до Западного Узла, оттуда по «эс-бан», то есть на городской электричке двинулись в сторону Потсдама. По-моему, едва не доехали до него, но снова пересели и, наконец, очутились в очень милом местечке на берегу одного из многих берлинских озер.