Охота на гиену
Шрифт:
Зоя засиделась допоздна, а потом решила заночевать у подруги. Ехать далеко и домой от метро идти страшно. Они вдвоем прогулялись с Рамзесом, по лестнице шли открыто, потому что сумели-таки втиснуть пса в намордник. Из дворничихиной квартиры доносился визгливый крик, это Евдокия скандалила с пьяницей-сыном. После прогулки приятельницы поужинали и хотели лечь пораньше, но кто-то стучал наверху, потом у соседей слева до двенадцати шумел телевизор, и только все угомонились, и Маргарита Ивановна с Зоей начали засыпать, на лестнице раздались звуки гармони.
— Господи, Рита, что это?
— А это Василий
— В два часа ночи?
— А он все время тренируется, просто днем-то ему в квартире разрешают, а ночью все спать хотят, вот жена его и выставляет на лестницу.
— Да что они все — с ума посходили?
А ты еще смеешься.
— Да ладно, все равно не спим, давай расскажу. Мы тут давно живем, все на глазах было. Значит, жили они, все, как полагается, жена у Василия, детей трое. Работал он на заводе, пил, конечно, но под забором не валялся. Время идет, старшая дочка выросла и даже институт закончила, серьезная такая девушка получилась. Потом вышла она замуж, живут молодые отдельно, и вдруг, представляешь, встречаю я Василия жену, а она мне и говорит: дочка, говорит, с мужем, внуком и всей той семьей уехали в Израиль! Она такая простая тетка в платочке, и вдруг родственники в Израиле. Ну тут все соседи посмеялись, конечно, а потом забыли — кому теперь какое дело? Это уж давно было, лет семь назад. Ну потом Лида, Василия жена, письма показывала, фотографии, потом приходит ей приглашение и деньги на билет — дочка к себе приглашает погостить маму и младшего братишку. Лида съездила, вернулась довольная, приодели ее там, вещей подарили, зубы даже вставили, и хорошо, кстати сказать, сделали, это я тебе как профессионал говорю, так вот, Лида вся довольная, а Василий Степанович затосковал. Тут как раз подошло время ему на пенсию уходить, он совсем заскучал, в мозгах у него что-то повернулось, и стал он стыдиться, что дочка его замужем за евреем.
— А что ж он ей позволил за еврея выйти-то?
— А он не знал, у них у всех фамилия русская, и в паспорте тоже написано — русский, только бабушка какая-то оказалась Фрида Соломоновна Гринберг, а раньше про нее и не вспоминал никто. В общем, расстроился Василий Степанович и стал всем доказывать, что он русский. Привез из деревни старые галифе, сапоги кирзовые, так и ходит по двору в сапогах, чтобы все видели. А потом гармонь купил, стал на ней русские песни разучивать.
Вот теперь играет по ночам.
— А что семья-то его?
— Они на него давно рукой махнули, у них другая дочка замуж вышла, теперь у Лиды внучка маленькая, ей не до того.
— А вы бы на него Евдокию напустили, чтобы он по ночам людям спать не мешал.
— Пробовали, она было сунулась, да только Василий Степанович такие слова знает, что даже у Евдокии уши вянут. Она, конечно, руки не опустила, участковому жаловалась, а толку-то?
— Ну веселенький у вас домик, знала бы, ни за что ночевать у тебя не осталась.
— Тихо все вроде, спать пошел.
Подруги задремали, а в полшестого загремели ведра и послышались удары швабры о перила.
— Господи, а это еще кто?
— А это Евдокия начала трудовую деятельность. Ей, видишь ли, так удобнее лестницу мыть, пока никто не ходит. Пытались мы ее урезонить, так она нарочно стала теперь ведрами греметь.
Маргарита Ивановна
— Ох, Зоя, говорила же я, что нельзя ему с кремом. Вот теперь надо тащиться.
— Прости, Рита, хочешь, я с тобой пойду?
— Да ладно, что вдвоем-то мучиться.
Сейчас мы быстренько сбегаем и вернемся.
Зоя с облегченным стоном прикрыла голову подушкой.
На лестнице подсыхал вымытый пол.
— Вот что, Рамзес, давай мы с тобой на лифте поедем, а то наследим, Евдокия нас по твоим лапам вычислит.
Они погрузились в лифт. На первом этаже Рамзес повел себя странно, ни за что не хотел выходить из кабины лифта, чем очень разозлил Маргариту Ивановну.
— Выходи сейчас же, сам меня поднял ни свет ни заря, а еще капризничает.
Она подхватила за ошейник упирающегося пса и проволокла его по ступенькам мимо почтовых ящиков. Перед входной дверью была лужа, рядом валялось перевернутое ведро. Краем глаза Маргарита Ивановна заметила кучу тряпок в темном углу у батареи. Холодея, она подошла ближе, и в тусклом свете сорокаваттной лампочки увидела лежащую мертвую Евдокию, которая глядела в потолок остекленевшими глазами.
В том, что Евдокия мертва, Маргарита Ивановна не сомневалась: в свое время, в анатомичке, она навидалась достаточно трупов.
Чувствуя подступающую к горлу тошноту, она прислонилась к стене. Рамзес сел, поднял голову к потолку, собираясь завыть по покойнику и уже взял для пробы ля-бемоль второй октавы, но Маргарита Ивановна дернула его за ошейник.
— Немедленно прекрати, возьми себя в руки!
Рамзес пристыженно опустил голову.
Маргарита Ивановна заставила себя взглянуть еще раз. В груди Евдокии торчал нож, к ножу был приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды из разлившегося ведра сверкали на ней, как бриллианты. Боясь отпустить Рамзеса, Маргарита Ивановна сделала еще два шага и наклонилась. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!».
Рамзес вздрогнул, Маргарита Ивановна почему-то перекрестилась.
Не в силах оторвать взгляд от трупа, Маргарита Ивановна вместе с Рамзесом, который вообще уже перестал что-либо соображать (сначала силой выпихивают из лифта, потом не дают обнюхать ненавистную Евдокию, а потом вдруг тащат назад, хотя знают, что собаке срочно нужно выйти), задним ходом поднялась по ступенькам и позвонила во все четыре квартиры первого этажа.
— Кто там? — Голоса у всех сердитые и сонные.
— Вера, Шура, открывайте, соседка это, Маргарита Ивановна, несчастье у нас.
— Чего надо? — Народ нынче недоверчивый, к чужой беде равнодушный.
— Да открывайте вы, Евдокию убили! — в отчаянии заорала Маргарита Ивановна, а Рамзес вторил ей басовитым лаем.
То ли люди усовестились, то ли узнали по лаю Рамзеса, но две двери открылись. Вера .Антоновна с сыном выскочили на лестницу, в квартире заплакал ребенок, хлопнула форточка. Тетя Шура в бигудях и в ночной рубашке выглядывала из дверей. Сын Веры Антоновны, здоровый парень, бывший афганец, сбегал посмотреть на Евдокию, мать туда не пустил и пошел звонить в милицию.