Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами
Шрифт:
Моя медсестра Полина Алексеевна Солдатова была для меня поистине ангелом-хранителем. Она проработала в этой поликлинике более 25 лет, знала каждого больного. Поначалу, до того, как пригласить очередного пациента, кратко рассказывала о течении заболевания. Да и не забывала обрисовать психологические и семейные особенности больного. Она была далеко за пенсионным барьером, но все работала и работала, не могла бросить больных. Да и с деньжатами было туговато: муж П.А. крепко пил. Советуя строго следить за историей болезни, любила повторять: «Пишите все, Давид Петрович, запись не для вас, а для прокурора!» Она и не предполагала, как была близка к истине: сотрудники секретной службы строго следили не только за моей диссидентской активностью в среде отказников, но и за моей врачебной деятельностью.
Порядок работы был такой: я осматривал больных и назначал лечение. Больным диабетом полагались бесплатные препараты: инсулин при диабете первого типа и таблетки — при диабете второго типа (глюкофаж и др.). В те времена в СССР еще не было производства рекомбинантного инсулина человеческого типа, полученного путем генетической передачи специфической ДНК от людей к бактериям.
Был и другой парадоксальный случай, который напомнил мне рассказ Исаака Башевича Зингера о молодом солдате — еврее, который прошел всю Первую мировую войну на хлебе и воде, отказываясь есть некошерную пищу. Вскоре после начала работы в Поликлинике № 136 меня вызвали на дом к старику еврею, страдавшему тяжелым диабетом. Ему трудно было ходить. От больницы он отказывался. Там давали некошерную пищу. Я осмотрел старика. На ягодицах, животе и руках были следы атрофии мышц, типичные при введении некоторым больным коровьего инсулина, к которому нередко наблюдается несовместимость. Я назначил старику свиной инсулин. Он решительно отказался: «Доктор, не для того во время Катастрофы погибли 6 миллионов евреев, чтобы я спасал свою жизнь таким недостойным образом!»
Вскоре после начала моей работы в поликлинике я увидел поистине тяжелейший случай диабета. В кабинет вошел, прихрамывая и опираясь на палку, молодой сержант в парадном кителе, украшенном медалями, значком танкиста 1-го класса и орденом Боевого Красного Знамени. Он страдал посттравматическим диабетом, который никак не удавалось компенсировать в военном госпитале. Так он и выписался из госпиталя и был комиссован (уволен из армии) с военной пенсией и тяжелейшим диабетом. Солдата звали Анатолий. Вот его история. Танковый батальон, в котором Анатолий служил в Афганистане, получил короткий отдых. Анатолий остался около своего танка и ждал заправки горючим. Он видел, как огромный бензовоз, за рулем которого сидел солдат-афганец, направился в сторону танка. Анатолий махал рукой водителю бензовоза, показывая, как лучше подъехать, чтобы удобнее протянуть шланг к бакам. Внезапно бензовоз бешено взревел, рванулся и, приблизившись к танку, резко вывернулся так, что задними колесами Анатолий был вмят в гусеницы своего танка. Бензовоз скрылся. Анатолия едва успели доставить в полевой госпиталь. Внутренние органы, в том числе поджелудочная железа получили необратимые повреждения. Развился тяжелейший диабет. После длительных измерений уровня глюкозы в крови и моче, после составления графика гипогликемий (чувство острого голода и головокружений) и гипергликемий, исследования токсических продуктов углеводного и жирового обмена, удалось подобрать дозы свиного инсулина, поддерживавшие жизнь Анатолия.
Принимал я больных пять раз в неделю, чередуя утренние и вечерние часы. До поры до времени никто в поликлинике не напоминал мне о положении «отказника», и я был почти счастлив. Тем более, что еще через год меня послали для дальнейшей специализации на кафедру эндокринологии Центрального Института усовершенствования врачей. Все по тому же закону совпадений кафедра эндокринологии оказалась всего в двадцати минутах езды, на Аптечном переулке, визави Ленинградского рынка. Руководила кафедрой профессор Е. А. Васюкова. Я слушал лекции, участвовал в разборах клинических случаев, а по вечерам (таково было условие моего главного врача) вел прием больных в поликлинике. Ассистенты и доценты кафедры давали консультации врачам-эндокринологам из поликлиник и больниц Москвы, одновременно преподавая нам — курсантам основы клинической эндокринологии. А по пятницам была общая сессия. Мы собирались в актовом зале. На сцене за столом восседала величественная, напоминавшая ее тезку Екатерину Великую, профессор Е. А. Васюкова, демонстрируя нам сложные случаи эндокринных заболеваний. Курсанты участвовали в обсуждении. Нас обучали тонким различиям в клинических признаках, связанных с психиатрическими, генетическими, сексуальными, гинекологическими, дерматологическими, метаболическими заболеваниями, приводящими к эндокринной патологии. Наши учителя знали даже, как по расположению линий на ладони или по рисунку радужки глаза предполагать о диагнозе той или иной болезни. Конечно же, особое внимание уделялось рентгенограммам основания черепа и, в особенности, турецкого седла (sella turcica), где помещался гипофиз, который вместе с другим отделом головного мозга гипоталамусом контролировал всю эндокринную систему. Запомнился больной с диагнозом акромегалия. Причиной заболевания была опухоль гипофиза, в результате которой резко повышалось выделение в кровь гормона роста. Больной обнаружил, что ступни не влезают в ботинки, а руки в перчатки.
Или больная с синдромом Иценко-Кушинга, когда надпочечники вырабатывали избыточное количество кортикостероидов. На коже больной появились багровые полосы (стрии), резко увеличился вес тела, изменилась форма таза, потерявшего женственную округлость, значительно повысилось артериальное давление.
Я старался перенести знания и навыки, полученные от наших учителей, в свою повседневную работу. Особенно гордился, когда диагноз заболеваний щитовидной железы или гипофиза, поставленный мной на основании осмотра больного на поликлиническом приеме, совпадал с результатами радиологических исследований. Удавалось путем пальпации (ощупывания) шеи определить, увеличена ли щитовидная железа или нет? Имеются ли уплотнения ткани щитовидной железы, которые могут оказаться злокачественными опухолями? Равномерно ли увеличена щитовидная железа и т. п.? Нередко мой диагноз: наличие «холодных узлов» (пониженная) или «горячих узлов» (повышенная функция щитовидной железы) совпадал с результатами радиологического исследования в Боткинской больнице.
Однажды ко мне обратился больной с выраженными признаками тиреотоксикоза: горящие глаза навыкате, тремор (дрожание) рук, повышенное артериальное давление, ускоренный пульс, обеспокоенность, бессонница, резкая потеря веса. Все признаки тиреотоксикоза были налицо, а щитовидная железа не была увеличена. Случай казался загадочным. Рентгенограмма основания черепа ничего не показала. Я предположил, что это редчайший случай атипичной локализации щитовидной железы и направил больного с этим диагнозом в радиологическую лабораторию. Так и оказалось: в подвздошной кости больного была обнаружена необычно локализованная щитовидная железа, которую хирургически удалили.
В связи с моими размышлениями о больных, приехавших из мест, где в почве и воде отсутствует йод, и у которых эндемический зоб сочетался с пониженной функцией щитовидной железы, я начал думать о причинах гибели древней Хазарии. Расцвет Хазарского каганата приходился на VII–X века. Территория Хазарии простиралась от Урала до дельты Волги, где была столица Итиль, и далее до Кавказа; она захватывала северное Причерноморье и часть Крыма. Дельта Волги — это как раз те земли, где практически отсутствует йод в природе. Для выработки гормонов щитовидной железы необходим йод. Если искусственно не добавлять йод в пищевую соль, как это делается в наше время, рождаются дети с резкой дисфункцией щитовидной железы, что может приводить к кретинизму. Не исключено, что именно там, где была расположена столица Хазарии и жила ее правящая верхушка во главе с царем (каганом), начался процесс вымирания, что и привело к резкому ослаблению государства и его распаду. Эта моя гипотеза отличается от представлений, высказанных в монографиях «Очерки по истории хазар» и «История хазар» М. И. Артамонова (1898–1972) и «Открытие Хазарии» Л. Н. Гумилева (1912–1992).
Годы моей работы поликлиническим эндокринологом совпали для нашей семьи с самыми тревожными временами пребывания в положении отказников. Мы были не одни. По неофициальным данным, в одной лишь Москве было отказано в выездных визах около 50 тысячам граждан. Преимущественно это были инженеры, ученые, врачи, артисты. Они были вынуждены, чтобы прокормить семью и не попасть в разряд «тунеядцев», наниматься в качестве шоферов, рабочих, уборщиков и др. Так что я считал себя счастливчиком. Да, начались самые смутные времена в послесталинской эпохе советского тоталитаризма. Война в Афганистане, а потом катастрофа атомного конгломерата в Чернобыле обескровили империю социализма. Как символы агонии системы, начались одна за другой смерти генсеков, последовавшие с короткими интервалами: Л. И. Брежнева (1906–1982), Ю. В. Андропова (1914–1984) и К. У. Черненко (1911–1985). М. С. Горбачев, пришедший к власти в 1985 году оказался последним генсеком КПСС и последним президентом социалистической империи — СССР (1917–1991). Конечно, я не тешил себя надеждами на то, что кураторы из госбезопасности оставят меня в покое. Наша семья (Мила, Максим и я) начала жить жизнью отказников-активистов. Мы постоянно встречались с другими отказниками и диссидентами (Владимир Слепак, Иосиф Бегун, Юрий Медведков, Александр Лернер и др.), принимали у себя дома представителей еврейских организаций США, Канады, Англии, Франции, которые активно боролись за наше освобождение из этого «новоегипетского плена». Ко мне приставили наблюдателей, которых народ называет топтунами. Сначала я обнаружил, что время от времени под окнами моего дома дежурит черная «Волга» с нацеленными антеннами. Потом черная «Волга» стала появляться под окнами моего поликлинического кабинета. Наконец, в один из дней во время приема больных без стука в кабинет вошел высокого роста посетитель, седая голова которого плохо сочеталась с моложавым розовощеким лицом. Он показал удостоверение медсестре Полине Алексеевне, приказав ей покинуть помещение и не пускать очередного пациента. Седовласый назвался сотрудником госбезопасности по имени Владимир Владимирович. Особый интерес у него вызывали отказники, которых я из чувства солидарности неофициально консультировал у себя, хотя они жили совсем в других районах Москвы. Попенял он мне также за то, что я встречаюсь с иностранцами, принимаю их у себя дома и вместе с Милой даже посещаю помощника американского атташе по культуре Дэвида Эванса, который показывает нам фильмы, снятые в США. Несмотря на жесткие беседы Владимира Владимировича (надеюсь, что это был рабочий псевдоним, и я не потревожу нынешней цивильной жизни пенсионера — чекиста), наша борьба за выезд продолжалась.
Эта, по существу, диссидентская активность странным образом сочеталась с практикой эндокринолога и писательской работой. За годы «отказа» я сочинил два романа («Герберт и Нэлли» и «Искупление Юдина»), пьесу «Эд Тенер» и книгу стихотворений «Невские стихи». Путь в издательства и редакции журналов и газет так же, как и в науку, был перекрыт специальными письмами, в которых сообщалось о моей неблагонадежности. Пьеса «Эд Теннер», наверняка, была сублимацией моей тоски по микробиологии. Прототипом главного героя послужил Эдвард Дженнер (1749–1823), великий английский врач, первый, кто изобрел и начал прививать людям противооспенную вакцину. Работая сельским доктором и наблюдая тяжелейшую эпидемию оспы, Дженнер заметил, что выживают, главным образом, лица, перенесшие до этого легкое заболевание — коровью оспу. Дженнер предположил, что заражение и заболевание коровьей оспой приводит к выработке иммунитета против «черной» оспы. Он начал профилактически иммунизировать (вакцинировать) людей содержимым гнойных очажков (вакциной), которые появлялись на коже или вымени коров, переносивших легкую форму заболевания. Вакцинация спасла миллионы людей и принесла Дженнеру всемирную славу.