Шрифт:
Пролог
– Как рыбка? – послышался позади бодрый и, в тоже время, выдающий усталость хозяина тяжёлым дыханием, голос. – Клюёт?
Старик вздрогнул и обернулся. Лицо его, изрезанное глубокими морщинами, было бледно, словно снег, а светлые, выцветшие глаза смотрели широко и испуганно. Он много лет ловил здесь рыбу, но редко встречал людей в этих местах.
– Да идёт по – маленечьку, – кивнул старик на маленькое пластиковое ведёрце, что стояло возле его ног, оправившись от испуга.
Парень, что нагнал на старика страха, был не из местных, молод, лет тридцати, одет в дорогой камуфляжный костюм, весь перетянут ещё не потёртыми, скрипучими ремнями, и ружьё, что висело у него на плече, было новое, импортное.
«Городской, похоже. Разоделся, точно на свадьбу! Пижон!» –
Парень подошел ближе, заглянул в ведро. Пяток мелких окушков ещё бодро метались внутри него, сталкивались один с другим, временами выплёскивая капли воды наружу.
– А у меня что-то плохо совсем! Нет ни птицы, ни зверя! – посетовал парень, разочарованно оглядываясь по сторонам.
Старик вновь отвлёкся от поплавка, посмотрел на горе-охотника внимательным, изучающим взглядом. Хорошие глаза были у этого парня, и лицо, домашнее, уютное. Давно не встречал старик людей с такими лицами.
– Вот за той горой пологий спуск, там много полянок разных, опушек, – пожалел старик парня, указав сухим, костлявым пальцем на противоположный берег озера, – сходи туда! В прежние времена там много птицы было!
Парень оживился, поблагодарил старика и направился в обход озера, болотистым берегом, к высокой, поросшей хвойным лесом, желтеющей песчаными осыпями, горе.
Старик проводил его тяжёлым, немного завистливым взглядом. Давно ли он сам был таким же молодым? Старик уже и не помнил, каково это – чувствовать себя полным сил, энергии, безбоязненно уходить далеко в лес. Теперь ему казалось, с ним никогда такого и не было. Будто он сразу появился на свет старым, больным человеком. Несколько десятилетий он охотился в этих местах, часто бывал на подсказанном месте, откуда редко уходил без добычи: куропаток и рябчиков там водилось в изобилии. Но пару лет назад здоровье старика совсем сдало. Крутил его колени сильнейший артрит, и даже два километра от дома до этого озера давались тяжелее день ото дня. Реакция была уже не та, подводила память. Зрение тоже сильно упало. Старик перестал даже брать с собой ружьё на тот случай, если посчастливится в пути наткнуться на дичь. Да и поплавок он видел плохо. Поэтому делал поплавки сам, крупные, с длинным килем и покрывал их красным лаком. И всё же всякий раз, когда позволяла погода, он шел в лес, туда, где время было бессильно, где всё оставалось прежним, как в детстве, как в молодости.
Поплавок скользнул под воду. Старик, погружённый в свои стариковские думы, замешкал, потянул на себя свою давнюю напарницу – штекерную удочку из бамбука и понял, что рыба ушла. Досадливо почёсывая затылок, он достал оснастку из воды и взглянул на крючок. Червя не было. Ещё более раздосадовав, старик отложил снасть и полез в нагрудный карман своей затёртой рыбацкой куртки за очками – без них он бы не совладал с юрким и скользким червём. Держал он очки в чехле, который когда-то ему пошила супруга из волчьей шкуры. Старик достал чехол, расстегнул молнию на нём, вынул очки и завёл их пластиковые душки за уши. Он взглянул на чехол и замер. Чехол тоже поветшал. Полинял, затёрся. А ведь, казалось, совсем недавно старик, принёс домой того, единственного в своей охотничьей практике, волка.
Глядя на этот чехол, старик тяжело и протяжно выдохнул, поглаживая колючий подбородок. Даже мелочи напоминали ему о наступившей старости.
Многое менялось, старело вместе с ним. Старел дом, который когда-то он построил сам, старел его автомобиль, старела жена, и давно уже стала просто соседкой по жилплощади, даже дети, которые обзавелись своими детьми, тоже начали стареть. Ещё лет пять назад он воспринимал свой возраст лишь, ни чего не определяющей для него, солидной цифрой. Теперь же чувствовал – он стал стариком. И не только во внешней собственной старости и старости того, что окружало его, он явственно видел это. Старик и внутри стал стариком. Он перестал стесняться заплаток на одежде, худой обуви, стал неряшлив, часто жаловался жене, знакомым, стал ворчлив, болезненно относился к редким звонкам и визитам детей.
«Может, так оно всегда и было?
Но ведь он действительно помнил своё прошлое лишь по фактам собственной жизни: вот он пошел в школу, вот первый раз одел на себя форму, сыграл свадьбу, увидел своего первого новорожденного ребёнка, впервые повёл на охоту внука. Душа его тоже постарела, покрылась морщинами, загрубела. Он не способен был вновь прочувствовать всё то, что было когда-то, вновь пережить это сердцем. Будто бы было только сегодня, а собственное вчера он вычитал утром в газете. И не только во внутреннем мироощущении была причина этих дум, – сложилась иная материальная картина мира вокруг него. У каждого в доме появилось радио, телевизор, телефон, многие обзавелись личными автомобилями, в магазинах царило изобилие вещей и продуктов, изменился облик городов и деревень, изменились человеческие ценности. В городах, где старик прожил больше тридцати лет, повсеместно провели водопроводы, газ, электричество. Да и в его доме всё поменялось основательно: в место простой, самодельной мебели возникли фабричные велюровые кресла и диван, полированный шкаф, сервант на кухне, раскладной стол, в спальне с утра до ночи работал телевизор, а во дворе радиола.
«Сколько мне осталось?» – подумал вдруг старик, и не хороший жар загорел в груди – он впервые поймал себя на этой мысли. Впрочем, нет. Случалось. Но тогда, несколько десятков лет назад это было вполне естественно – шла война.
«А, может, она мне тоже показалась?» – наморщил морщинистый лоб старик, забросив оснастку удочки в озеро. Всё теперь было слишком не так, слишком не похоже, что война вообще была когда-то. Отстроились из руин города, возродились из пепла деревни. Братские могилы сгинули в непроходимых лесах, заросли высокой травой, замелись степным песком, по ним пролегли шоссейные и уличные дороги. А могилы отдельных воинов стали походить на могилы тех, кто умер вчера, тех, кто умрёт завтра. Ещё живые участники войны перестали носить свои боевые ордена и медали, цепляли их только по военным праздникам и то не всегда. Люди забыли о голоде, болезнях, хлебных карточках. Добрая половина живых не знала ужаса от рёва, пикирующего с задымлённого неба, бомбардировщика, им, и женщинам, и мужчинам, ни когда не было нужды уметь определять по звуку – в тебя летит бомба, снаряд или же ляжет поодаль. Современные дети только в школе или из рассказов бабушек и дедушек узнавали о тех далёким днях и, впрочем, от этих знаний в душе у них оставалось не больше осадка, чем от знаний по биологии, химии, физике. Да он и сам стал забывать то время, тех людей, что окружали его. Будто и этого не было.
Старик снял очки, засунул их в футляр и вновь сосредоточился на нём, поглаживая короткую, упругую волчью шерсть.
Но ведь шрамы на теле достались ему не по наследству. Ведь видел он сквозь прицел, как замертво падает человек. Ведь пищали пули, врезаясь в камни. Ведь холодный, ненастный ветер приносил запах тола и гром артиллерийской канонады. Ведь вздымалась к небу чёрная, болотная земля. Ведь кричали, охваченные ужасом, птицы в самой непроходимой лесной глуши. Ведь смотрел в пасмурное, сырое небо молодой паренёк уже холодными, матовыми глазами мертвеца. И он сам, отрываясь от земли, набирая полную грудь воздуха, делал самый сложный, самый страшный в своей жизни шаг вперёд, зная, что в следующую секунду может оказаться рядом с этим парнем.
Значит, было!
Часть 1. Непрошеные гости.
1
Июль выдался на редкость жарким для севера. Вот уже неделю солнце до того знойно пекло, что днём даже исчезли гнус и комары. Густой хвойный лес плакал карамельной, тягучей смолой, липкий аромат которой, смешанный с запахами травы, берёзовых листьев и прочей не разнообразной северной зелени, висел в воздухе даже в прохладные, светлые ночи. Множественные горные речки, а особенно глухие, закрытые озёра, прогрелись до курортных температур. Некоторые ручьи пересохли, оставив на память о себе лишь извилистые гряды камней.