Охотница
Шрифт:
Она начала привязываться к Мег, возможно, даже слишком привязываться. Если бы у нее была дочь… Кэт поспешно оборвала эту тоскливую мысль.
Подойдя к собственному тюфяку, она рухнула на него, но тут же подскочила, зажав рот, чтобы не изрыгнуть проклятие. Какой-то предмет, маленький и жесткий, воткнулся ей в позвоночник. Скатясь с тюфяка, она поймала отсвет чего-то серебристого и клочка белой бумаги.
Схватив бумагу, она поднесла ее поближе к тлеющим уголькам в камине и едва сумела прочитать короткую записку, написанную каракулями Мартина.
«Тут
Кэт нахмурилась. Ну и что, черт возьми, теперь этот мужчина имел дерзость приобрести для нее? Она раздраженно начала шарить по простыне, пока не ухватилась за объект своих поисков.
Подойдя к камину, она от удивления открыла рот, когда сообразила, что держит в руках. Маленькая серебряная фляга, судя по весу, была явно заполнена какой-то жидкостью.
Кэт откупорила флягу и втянула носом, затем осторожно поднесла горлышко к губам. Ирландское виски потекло по ее языку и в горло, затопляя ее теплотой, обжигая ее воспоминаниями о запахе горящих торфяных брикетов, покрытых вереском холмах, раскатах отцовского хохота и противоречивой мудрости ее бабушки. Слезы обожгли ей глаза.
– Черт бы тебя побрал, Мартин Ле Луп, – прошептала она.
Как он посмел подарить ей такой подарок? Подарок, который заставил ее… который тронул ее душу. Нет, исступленно уверяла она себя, вытирая слезы. Она потрясена вовсе не этим.
Ее ужаснула расточительность подарка. Серебряная фляга и виски должны были стоить больше, чем ее новое платье, юбки, чулки и ботинки, вместе взятые. Как Мартин мог позволить себе подобные траты?
Кэт нахмурилась, понимая, что именно этот вопрос мучил ее уже в течение некоторого времени. Всего какой-то год назад Мартин был беглецом, нищим бродячим артистом. Теперь он владел долей в театре «Корона», прекрасным городским домом, наполненным слугами, не говоря уже о том, что оплачивал уроки Мег, ее книги, ее наряды. Как этот мужчина мог позволить себе все это?
Мартин порылся в своем кошельке и положил несколько гиней в протянутую ладонь владельца заведения. Это были сумасшедшие деньги за один ужин, но нельзя же торговаться из-за мелочи, подумал он мрачно. Нет, когда за таких гостей его с легкостью могли отправить на виселицу.
Заплатив за еду, Мартин стал проталкиваться сквозь пивную, дым трубок, сильный запах несвежего пива и пота ударил ему в нос. Гостиница «Большая медведица» была битком набита и гудела в эту жаркую летнюю ночь, но хозяин поставил ширму, отделяя компанию Мартина от остальной части посетителей, до отказа заполнивших грубые деревянные столы и стулья.
Некоторые из гостей Мартина явно проявляли признаки того, что слишком вольно вкушали напитки, наслаждаясь его щедростью.
Лицо отца Балларда уже пылало румянцем, а сэр Энтони Бабингтон мечтательно глядел в свой кубок. Джон Саваж резко обмяк на стуле, и казалось, весь расплылся… отлично, таким размякшим и самоуверенным этот маленький человечек никогда не бывал
Когда слуги удалились, Баллард, просияв, устремил взгляд навстречу Мартину.
– А, мистер Вулф. Вот и вы наконец. – Священник поднял кубок. – Господа, мы должны еще выпить за здоровье нашего щедрого хозяина этим вечером. Маркуса Вулфа.
– За Маркуса Вулфа, – остальные провозгласили хором, сдвигая кубки.
– Или, может, нам стоит сказать, за мсье Ле Лупа? – добавил театральным шепотом Полей, хитро подмигивая Мартину.
Мартин заставил себя улыбаться, пока остальные пили за него.
– Благодарю, гм-м, мерси. – Он так упорно работал, чтобы убрать французский акцент из своей речи, что было трудно снова вспомнить интонации родного языка.
Но снискать расположение этих заговорщиков он сумел, только сочинив совершенно нелепую историю и убедив их, что когда-то был конюшим герцога де Гиза, кузена шотландской королевы.
Отодвигая стул, он вздрогнул от острой боли в плече.
– Приступ ревматизма, мсье? – С любопытством посмотрел на него Полей, облизывая жир с пальцев.
– Нет, – Мартин, скрипя зубами, опустился на стул. – Я, гм-м, упал сегодня, поскользнувшись на каких-то очистках на улице.
Его замечание внесло оживление в ряды его гостей, вызвав бурю сожалений о плачевном состоянии, в котором находился Лондон, и резкие выпады в адрес нынешнего лорда-мэра и его совета. Во время этой оживленной беседы Мартин сумел незаметно выплеснуть содержимое своего кубка, что ему удавалось делать большую часть вечера. Он нуждался в ясной голове, хотя бы для того, чтобы помнить все те небылицы, которые он им наплел.
Пытаясь не привлекать слишком много внимания к себе, он растирал больную руку. Кэт предупреждала его, что он получит воспаление, если не будет внимательно прислушиваться к ее советам и правильно натягивать тетиву. Но как, черт возьми, мог он вникать в ее объяснения, когда был слишком поглощен тем, как она обнимала его всем телом и прикасалась грудью к нему?
Учитывая направление своих тогдашних мыслей, Мартин воспринял боль в руке и плече в качестве заслуженного наказания. Зачем ему испытывать желание к женщине, которая оказалась с ним рядом, только чтобы защищать его дочь.
Чтобы ослабить боль, он попытался покрутить плечом, но от этого боль, похоже, только ухудшилась. Боже правый, сколько бы он отдал, чтобы забыть обо всех этих треклятых заговорщиках и их заговорах. Оставить сегодня вечером свои больные кости дома. Вытянуть ноги перед камином, потягивать какое-нибудь подогретое вино с пряностями и слушать, как Кэт плетет нить одной из тех историй, что приводят в дикий восторг Мег и остальных слуг. Мартин слушал ее с не меньшим упоением, чем мальчишка с кухни, который, почти сползая со стула, не спускал широко раскрытых изумленных глаз с Кэт, рассказывавшей о рыцарях Редбранча или Пса Ольстера.