Охотничье братство
Шрифт:
«Тут-то и случилось, — говорит племянник, — все дело. Открыто наши входили, прямо по дороге. Немцы заметили, из деревни примчались мотоциклы, сбили отряд с дороги. Часть бойцов забежала в баню у реки. Отстреливались. Баня ветхая — пулемет ее насквозь. Загорелась крыша. Всех прикончили, до единого… Дядя Вася чудом — под досками пола — уцелел. Переждал дотемна. Плохой, обожженный вылез, перебрался через реку и ушел в лес».
«Больше ничего не знаю», — закончил племянник.
Дважды в год переезжаем по Московскому шоссе речку Кересть. Когда едем в деревню, на склонах высокого предмостного холма белеют мусорные останцы зимних сугробов или, если
Движемся дальше, примолкаем: вместо мельтешения мыслей о сиюминутном, из доброго угла памяти всплывает, оживает и радует образ человека, что здесь покоится. Мы резко ощущаем потерю. И еще нам думается, что не так далеко отсюда, вверх по реке Керести, сиротеют брошенное поле, леса, вырубки, болота, ручейки, озера, медведи, зайцы, лоси, глухари, рябчики, даже бабочки и лягушки… Ушел от них лесной содруг, такой же нужный и простой, как они.
Нам грустно.
ДОКТОР ВСЕХ НАУК
Мой брат Юрий в аспирантах. Ходит по соседству в университетскую лабораторию играть в шахматы к своему приятелю Мите Тищенко. В этой лаборатории профессор Жуков по заданию Микояна искал условия получения пены у шампанского, которое потом рекламировалось как «Советское шампанское — лучшее в мире». Задача заключалась в том, чтобы найти такую добавку к сухому газированному вину, чтобы пена была не пивная — устойчивая и крупнопузыристая, а мелкая и относительно быстро проходящая. Решение должно было быть найдено срочно. В экспериментальную часть работы входили испытания образцов шампанского на качество пены. Откупоривали бутылку, разливали вино в опытные стаканчики, измеряли и характеризовали по времени структуру пены. То, что оставалось в бутылках, подлежало ликвидации. Этому процессу активно и охотно помогали все, кто находился в лаборатории, в том числе и я.
Здесь я познакомился с Дмитрием Вячеславовичем Тищенко.
Надо сказать, что фамилия эта была мне уже знакома. Мы, студенты-химики, постоянно пользовались в лабораторной практике «склянкой Тищенко» — особым видом химической посуды, которую, правда, ввел в обиход не Митя, а его отец, академик В. Е. Тищенко. Митя, высокий, суховатый, с непременным пенсне на продолговатом лице, мне сразу понравился. Понравилось, как он говорил, — резким, среднего тембра голосом, он обо всем повествовал как-то небрежно, умно-иронически, часто цинично. Знакомство наше продолжилось дружбой на всю жизнь.
Родился Митя, как мы шутили, в «биакадемической» семье: отец — знаменитый академик, а мать, Елизавета Евграфовна, — сестра не менее известного академика Фаворского.
От отца Дмитрий Вячеславович унаследовал любовь к химии и, я бы сказал, научный стиль. Академик Вячеслав Евгеньевич Тищенко был прекрасным теоретиком, но при этом высоко ценил выход науки в практику. В то время наши лаборатории почти целиком снабжались химической посудой из-за границы, больше всего от немецкой фирмы Шотта. Вячеслав Евгеньевич нашел под Лугой необходимый сорт песка и наладил на стекольном заводе «Дружная горка» выпуск отечественного химического
Митя был человеком высокообразованным, прекрасно и широко знал историю, говорил на трех иностранных языках: французском, немецком, английском. Шутил, что английскому учился у бывшего лондонского ломового извозчика. «Поэтому, — рассказывал он, — когда я говорю с иностранцами, даже американцы замечают мой лошадино-матерный акцент». Память у него была чудовищная. Такой я ни у кого не встречал. Стоило только спросить у него, где почитать о таком-то соединении или реакции, как немедленно следовал ответ: «Посмотрите „Zeitschrift f"ur angewandte Chemie“ за такой-то год, страница такая-то, наверху». Консультации были безотказны и точны.
Однажды, собравшись компанией, мы решили проверить Митю. Он похвастал, что запомнит все вывески на любой стороне Невского. Мы начали у Знаменского собора, закончили у Главного штаба. Шли рядом с ним, записывали все большие и малые вывески, рекламы и объявления — тогда их была бездна. Проверка состоялась на скамейке в Александровском саду. В длинном перечне оказалось только две ошибки. Мы сочли, что Митя выиграл, а приз — дюжину пива — распили все вместе в ближайшей пивной.
Характерно для Мити было некое «русофильство». Шло оно, как мне кажется, от матери, Елизаветы Евграфовны. Вспоминаю дни рождения Вячеслава Евгеньевича. Огромный стол, много людей, около виновника торжества стоит традиционная бутыль настойки из куманики (она же княженика), присланная учениками академика из Архангельска. Выплывала, садилась во главе стола Елизавета Евграфовна. Звучным голосом распоряжалась за столом, что-то рассказывала, употребляя при этом весьма хлесткие русские словечки. У Мити они тоже были в обиходе, и собак своих называл Ванька, Дунька, выжлеца Динго он немедленно переименовал в Букета за присущий тому запах псины. Был очень доволен, когда пойнтера Гарсона в деревне мужики разом переименовали в Кальсона.
У семьи Тищенко вблизи станции Окуловка было небольшое поместье, приобретенное Вячеславом Евгеньевичем, когда он укрепился в жизни, став профессором университета. В этом поместье работали все его дети, работали на земле по-настоящему. Митя знал сельский труд, любил его, ценил и легко находил общий язык с деревенскими жителями. Помню его любимую поговорочку: «Баре дерутся, а изъян на крестьян», — он ее применял весьма широко. Естественно, что, познакомившись с нашей семьей, Митя сразу же полюбил моего отца, который был весьма сведущ в сельском хозяйстве, — разговаривать на эту тему они могли бесконечно.
Вскоре после знакомства Митя позвал нас с Юрием на охоту в Чащу, где сам еще не бывал, но имеет приглашение. Встретился ему в охотничьем магазине немолодой мужчина — по виду и говору деревенский человек, — покупал коробку пистонов. Продавщица заявила, что пистоны продаются только вместе с ружьем. Покупатель урезонивал: «Ест твою маненьку, говоришь неладное, — что ж, я приду на чугунку билет покупать, а мне: „Сначала купи паровик“?» Возмущен мужик. Митя купил для него пистоны. Новый знакомый, Алексей Яковлев, пригласил Митю приехать к нему — «станция Огорелье, деревня Чаща, инако — Язвинка». «Ой, рабята, — говорил Митя, — чувствую, что не врет, а ток обещает показать штук на двадцать пять!»