Охотники Гора
Шрифт:
Под градом насмешек Вьерна проследовала за охранником до палатки, отведенной под кухни. Здесь она проводила большую часть времени, обучаясь готовить пищу и накрывать на стол, а когда Марленус садился обедать, она неизменно прислуживала ему, стоя неподалеку и ожидая его малейшего жеста или взгляда, чтобы сменить блюдо или наполнить кубок вином.
— Вы еще не использовали ее? — поинтересовался я у Марленуса.
Вьерна наполняла его кубок, но это не мешало нашей беседе: при рабах
— Достаточно, — остановил ее Марленус, и девушка подхватив кувшин с вином, поспешно отошла в сторону и опустилась на колени, дожидаясь, когда она понадобится вновь.
Марленус обернулся и проводил ее взглядом.
— Нет, я ее еще не использовал. Она совершенная дикарка, ничего не знает и не умеет.
Вьерна, стоя на коленях, не сводила с него пылающих ненавистью глаз. Ее горло стягивал ошейник убара. Шелковые одежды Марленуса жгли ее тело. Она судорожно сжала кулаки и отвернулась.
— На первый взгляд, — продолжал Марленус, изучивший за свою жизнь тысячи женщин, — может показаться, что она уже готова к использованию. Но это впечатление ошибочно. Обрати внимание на то, как она держится, на ее скованность, на эти опущенные плечи. Она слишком неуклюжа.
Девушка крепче стиснула ручки кувшина с вином. Костяшки ее пальцев побелели.
— Сними с себя одежды и поднимись, — приказал Марленус.
Вьерна послушно встала на ноги.
— Ты видишь? — спросил Марленус.
Я окинул ее внимательным взглядом. Девушка опустила глаза. Она была невероятно красива. Однако чувствовалось в ней нечто такое, что крайне невыгодно отличало ее красоту от нежности, мягкости и искреннего желания доставить радость, неизменно ощущаемых в таких девушках, как, например, Кара.
Возможно, это ощущение возникало из-за особого разворота плеч или не по-женски грубых, мускулистых рук, которые, свисая словно плети, казались случайно прилепленными к телу. Обычно ладони стоящей девушки покоятся у нее на бедрах.
— Положи ладони на бедра, — сказал ей Марленус.
— Животное, — процедила она сквозь зубы, неуклюже кладя руки на бедра. В каждом ее движении ощущалась неестественность и напряженность.
— Повернись, — распорядился Марленус. Она повиновалась.
Я с удовольствием рассматривал все изгибы тела рабыни.
— Она великолепна, — не замедлил я поделиться своими впечатлениями.
— Да, — согласился Марленус. — Но обрати внимание на то, как она стоит.
— Вижу, — сказал я.
Вьерна действительно являла собой интересное зрелище. Голова ее с подчеркнутым высокомерием была откинута назад, плечи расправлены, как у воина на параде, руки сжаты в кулаки, а вес тела перенесен на пятки, что придавало угловатости
Я представил, как стояла бы на месте Вьерны Кара, с каким грациозным изяществом повернулась бы она, зная, что ее плавные естественные движения радуют глаз хозяев, и получая от этого особое удовольствие. Мы внимательно рассматривали Вьерну. Ничто не могло укрыться от наших глаз.
— Повернись к нам, — приказал Марленус.
Едва сдерживая раздражение, девушка повернулась к нам лицом.
— Теперь ты видишь, — сказал Марленус, — что, хотя эта женщина и красива, она совершенно ни к чему не готова.
Я не мог с ним не согласиться.
— Одевайся, — бросил Вьерне Марленус.
Рабыня, кипя от ярости, наклонилась, подхватила с пола шелковую накидку и нацепила ее на себя, после чего с недовольной гримасой снова подняла на нас глаза.
— Ну, посмотри на нее, — сказал Марленус. Я последовал его совету.
— Никчемная, неумелая, — подытожил он свои наблюдения.
Небрежным жестом он приказал девушке занять свое место, и та поспешно опустилась на колени, вцепившись в ручки кувшина и замерев в ожидании момента, когда потребуется обслужить нас.
Марленус не сводил неодобрительного взгляда со своей красивой, но неловкой рабыни.
— В каждом ее движении ощущается только дерзость, упрямство, глупое, ничем не обоснованное высокомерие и холодность, холодность во всем, что бы она ни делала, — недовольно заметил убар.
— В природе тоже так, — попытался я его успокоить. — В период одиннадцатой переходной стрелки большинство рек замерзает, но с приходом месяца ен-кар они оттаивают снова.
— Налей нам вина, — приказал Вьерне Марленус, — и оставь одних.
Девушка послушно наполнила нам кубки и вышла из палатки. Проводив ее хмурым взглядом, Марленус посмотрел на меня.
— В своих рабынях, — сказал он, — холодности я не допускаю.
— Придет время, — усмехнулся я, — и она, конечно, научится понимать, к чему обязывает клеймо на ее теле. Тогда шелка рабыни и ошейник уже не будут для нее такой мукой. — Я отхлебнул вина. — В ен-каре все реки становятся полноводными.
Марленус рассмеялся. Я удивленно посмотрел на него.
— Я ведь убар, — напомнил он.
— Не понимаю, — признался я.
— В чем будет моя заслуга, если через несколько месяцев она сама поймет, к чему обязывают ее клеймо, ошейник и шелка? Как проявится мое влияние, если по прошествии месяцев она сама будет решать, вдевать или нет в свои волосы цветок талендра в знак любви к хозяину? Неужели ты действительно считаешь, что я, Марленус, убар Ара, буду дожидаться прихода месяца ен-кар?